Леонид Кроль - Человек-оркестр - микроструктура общения

– она до крайности сурова в оценках (особенно моральных): всякое несовершенство непростительно, ошибки окружающих тщательно взвешиваются, отношения обычно заканчиваются разочарованием в человеке, оказавшемся, как ни странно, «нестерильным».

Историю «резонирующих» между собой особенностей и проблем можно было бы продолжать: в нее неминуемо вплелись бы отношения с реальными людьми, события (иногда очень давние), сны и фантазии, физические недомогания и многое еще. В целом очевидна необходимость серьезной, длительной и, скорее всего, индивидуальной психологической коррекции, уходящей за рамки внешних проявлений – но отталкивающейся в каком-то начальном моменте именно от них. Как далеко может завести внимательное рассмотрение связи тела и голоса!

Поговорим еще об одном хорошем человеке (именно так многие называют героя нашего примера). Обычно добавляя: но… В чем дело и причем здесь «почерк», тело и прочие любимые авторами «мелочи»? Для ответа снова придется углубиться в детали портрета и, в какой-то мере, биографии – и снова мы надеемся увидеть, как легко и прочно все это сшито невидимой ниткой.

Итак, портрет. Начать его на этот раз уместно с манеры говорить, потому что речь, «говорение» – родная стихия нашего героя. Беседовать с ним – сущее наслаждение. Такое чувство понимания с полуслова, резонанса, исключительной ненавязчивости! Бели нужно прояснить, проверить свои еще не до конца оформившиеся или спорные мысли, то с собеседником просто повезло. А вот если нужно что-то вместе решить или хотя бы услышать нечто определенное – мнение, желание, намерение – тогда трудно. Разговор вязнет, не клеится: «с одной стороны, с другой стороны», «это неоднозначно». В диалоге не очень заметно, а в развернутой «авторской» речи поражает обилие вводных оборотов, размывающих определенность сказанного. В общем-то, видимо, это все же… в некотором роде, возможно, и не совсем…

– если, ловя на слове, вернуть его к сказанному, он не согласится: было сказано не это (действительно, в некотором роде, не совсем это…). В споре такое свойство превращается в коварное оружие – противника «не уцепишь», потому что в каждой фразе оставлено несколько лазеек для хитрого маневра, смыслы двоятся, предмет разговора размывается. Эта ирония, эти подтексты, которые очаровательны, когда беседа сама по себе – произведение искусства, в других жанрах могут довести партнера до белого каления. (Ну что же, видимо, это его проблемы… хотя… и т. д.);

– одет во что-то мягкое, серовато-коричневато-какое-то. Одежда вроде свободной второй шкурки. Не выносит яркого, жесткого и слишком заметного – одевается как бы «никак», но качественно. Если внимательно рассмотреть, как он сидит, то становится заметно, что все его позы построены как система полуоборотов, ракурсов около 3/4. Угловые положения головы, плеч, рук и всего прочего постоянно слегка смещаются друг относительно друга, поэтому при одной и той же (как бы одной и той же) позе – в кресле, нога на ногу, голова слегка склонена к плечу – возможны десятки вариантов то большей, то меньшей обращенности к партнеру. Жесты тоже мягкие, разнообразные; за ними тоже трудно уследить, поскольку их много, а различия небольшие. Жестикулируя, никогда не «отпускает» руки далеко от себя, но и притиснутыми их тоже не увидишь – они, скорее, мягко подобраны, причем к собеседнику никогда не бывает повернута открытая ладонь, больше показывается запястье;

– если вспоминать о «пузырях» личного пространства, то у нашего героя – хорошо обжитый «пузырь», в котором есть еще как бы свои слои, и острое ощущение его границ. На уровне содержания общения этому соответствует «обязательная программа» из нейтральных, светских тем, разговор вокруг да около. Неожиданное (преждевременное) «прямое попадание» в значимую тему воспринимается так же болезненно, как если бы кто-то резко, минуя все промежуточные условности, вторгся в «его» пространство – например, если бы гость, не потоптавшись у книжных полок, не сказав всех полагающихся любезностей хозяину, прямиком прошел в комнату, уселся в его любимое кресло и стал пить чай из его чашки;

– носит очки, хотя близорукость очень маленькая, можно было бы в каких-то случаях и обойтись; время от времени отпускает небольшую «чеховскую» бородку. Трудно судить с определенностью, но, похоже, это отвечает двум его особенностям: потребности в некоторой стилизации всего на свете (и себя, конечно) – и потребности немножко спрятаться. Впрочем, разве это не одно и то же?