Мэтт Хейг - Влюбиться в жизнь [Как научиться жить снова, когда ты почти уничтожен депрессией]

Она была добра и согласилась дождаться родителей вместе со мной. Мне она очень нравилась. Она пахла ванилью и носила мешковатые футболки. Все звали ее Дженни. Лет через 10 она стала Дженни Савиль, звездой британского искусства, известной своими монументальными изображениями обнаженных женщин.

— Как думаешь, они скоро вернутся?

— Да, — терпеливо сказала Дженни. — Конечно, скоро. Они всего в семи километрах отсюда, это не так далеко.

Я знал это.

Но я также знал, что их могли ограбить и убить преступники или растерзать собаки. Конечно, этого не произошло. Очень мало жителей нашего городка были съедены собаками субботним вечером. Вскоре родители вернулись домой. Однако все мое детство меня постоянно преследовали такие мысли. Сам того не желая, я приучал себя к постоянному чувству тревоги. В мире безграничных возможностей вероятность боли, потерь и непрерывных лишений тоже безгранична. Страх питает воображение, воображение дает пищу страху, и так повторяется до бесконечности до тех пор, пока человеку не останется лишь сойти с ума.

Есть еще одна история, чуть менее ординарная. Мне было тринадцать. Мы с другом подошли к девочкам из параллельного класса на школьном дворе и сели напротив. Одна из девочек, та, которая нравилась мне больше всех, посмотрела на меня и скривила гримасу своим приятелям. Затем она произнесла слова, которые я даже сейчас, двадцать шесть лет спустя, помню очень отчетливо. Она сказала: «Фу. Я не хочу, чтобы вот это сидело рядом со мной. Какие мерзкие паучьи лапы на лице». После этого она пояснила им, что имела в виду: «Волосы из его родинок похожи на пауков».

Я некомфортно чувствовал себя среди людей и постепенно становился таким, каким они хотели меня видеть.

Примерно в пять вечера я зашел в ванную, взял бритву отца и сбрил волоски с родинок. Я посмотрел на свое лицо и возненавидел его. Затем остановил взгляд на двух самых заметных родинках.

Взяв зубную щетку, я прижал ее к левой щеке к самой большой родинке. Зажмурившись, я начал неистово ее тереть. И тер до тех пор, пока в раковину не закапала кровь, а мое лицо не начало пульсировать от боли. Мама пришла с работы и, увидев мое окровавленное лицо, воскликнула: «Мэтью, что с тобой случилось?» Я пробормотал ей правду, прижимая салфетку к кровоточащей ране.

Той ночью мне не спалось. Моя левая щека горела под огромным лейкопластырем, но причина бессонницы была не в этом. Все мысли мои были о школе и о том, как объяснить завтра этот пластырь. Думая о другой вселенной, где меня уже не было, я хотел, чтобы та девочка узнала о моей смерти и заплакала, чувствуя свою вину. Думаю, это была мысль о суициде, но довольно успокаивающая.

Мое детство продолжалось. Я рос таким же тревожным, чувствуя себя белой вороной из-за своих довольно обеспеченных родителей в городке рабочих. В 16 лет меня арестовали за кражу геля для волос и батончика мюсли, и я провел день в тюремной камере. Однако это был симптом не депрессии, а подросткового идиотизма и желания влиться в коллектив.

Я плохо катался на скейтборде, получал плохие оценки, ходил с асимметричной прической и относился к своей девственности, как к средневековому проклятью. Собственно, все, как у нормальных подростков. У меня были сложности в общении. Я некомфортно чувствовал себя среди людей и постепенно становился таким, каким они хотели меня видеть.

Удивительно, но внутри меня все время что-то бушевало. Я не знал, что это было, но оно усиливалось и давило на меня. Позже я понял, что эти ощущения накопились и привели к болезни — затяжной тяжелой депрессии. Если вы не можете дать свободу своему внутреннему «я», тогда оно вырывается наружу, овладевает вашим разумом и пытается уничтожить все ваши предыдущие несостоявшиеся образы.

Пол, мой старый напарник по магазинным кражам, сидел в гостиной в доме моих родителей. Мы не виделись с окончания школы, а казалось, словно целое тысячелетие. Он смотрел на меня так, будто бы я совсем не изменился. Неужели он правда не замечал никакой разницы?

— Давай сходим куда-нибудь в субботу вечером. Ну давай, приятель! В честь старой дружбы!

Идея была глупейшей. Я не мог выйти из дома без ощущения всеохватывающего ужаса.

— Я не могу.

— Что не так?

— Я неважно себя чувствую. Голова болит.

— Именно поэтому тебе и нужно развеяться. Андреа может пойти с нами. Пойдем, друг.

— Пол, ты не понимаешь…

Я был словно заточен в тюрьму. После того как много лет назад мне довелось провести несколько часов в камере за кражу батончика мюсли, я стал бояться закрытого пространства. Мне всегда было сложно понять, как человек может быть заточен внутри собственного разума.