Юнг Густав - «Дух Меркурий»

Когда все видимые светочи угасли, обретается, по словам мудрого Яджнявалкьи, свет самости: <���Что тогда свет человека? Сам он (atman) служит себе светом. Ибо при свете самости (души) человек отдыхает, выходит, делает свою работу и возвращается домой> [257] . Вот и у Августина первый день творения начинается с (самопознания) [258] , под которым, если понимать правильно, подразумевается познание не Я, но самости, этого объективного феномена, чьим субъектом выступает Я [259] . Затем, в соответствии с порядком остальных дней творения согласно Книге Бытия, следует познание тверди небесной, земли, моря, растений, звезд, животных водной и воздушной стихий, наконец, тех, кто обитает на суше, и , самого человека — на шестой день. Cognitio matutina есть самопознание, тогда как cognitio vespertina — это cognitio hominis [260] . Как описывает Августин, cognitio matutina постепенно стареет, все больше разбрасываясь и теряясь в <���десятке тысяч вещей>, под конец достигая и человека — хотя можно было бы предположить, что это уже случилось при самопознании. Но если бы это действительно было так, тогда августиновская парабола утратила бы смысл, противореча самой себе. Нельзя приписывать столь гениальному человеку столь явный промах. В действительности он хотел сказать, что самопознание есть [261] , утренний свет, явленный после ночи, которую сознание проспало, окутанное тьмой бессознательного. Но явившееся с первым светом знание неизбежно в конечном счете становится scientia hominis, знанием человека, который спрашивает себя: <���Кто же знает и понимает все? Да ведь это я!> И это означает наступление темноты [262] , из которой рождается седьмой день, день покоя и отдыха: [263] . Стало быть, суббота — это день, в который человек возвращается к Богу и снова восприемлет свет cognitio matutina. Этот день не знает вечера [264] . С точки зрения истории символов, может оказаться важным то обстоятельство, что Августин имел в виду языческие названия дней недели. Сгущающаяся тьма достигает наибольшей интенсивности на 5/6–й день, dies Veneris, и внезапно становится Люцифером, <���светоносной>, в день старца Сатурна. Dies Saturni предвещает грядущий свет, который в полную силу засияет в воскресенье. Как показано выше, Меркурий близко связан не только с Венерой, но и прежде всего с Сатурном: как Меркурий он iuvenis, как Сатурн — senex.

Мне кажется, что отец Церкви, о котором мы говорим, догадывался об одной глубокой истине — что всякая духовная истина постепенно овеществляется и превращается в материю или орудие в человеческих руках. Как следствие, человек едва ли может удержаться от того, чтобы увидеть в себе познающего, даже творца с поистине безграничными возможностями. Алхимик, по сути, — человек именно такого склада, но в значительно меньшей степени, нежели современный человек. Алхимик еще мог молиться: [265] . Современный человек затемнен уже до такой степени, что кроме света его разума ничто больше не озаряет его мира. [266] . Вот, наверное, почему с нашей хваленой культурой происходят такие удивительные вещи, уже куда больше похожие на всемировой закат, чем на обычные вечерние сумерки. Меркурий, бог двусмысленный, приходит на помощь в виде lumen naturae, как servator и salvator, лишь тем, чей разум устремлен к высочайшему свету, когда–либо воспринятому человечеством, и кто не доверяет, забыв об этом свете, исключительно своему cognitio vespertina. Ведь если забыть о нем, тогда lumen naturae превращается в обманчивый свет блуждающих огней, а психопомп — в дьявольского искусителя. Люцифер, который мог бы нести свет, становится духом лжи, а последний в наше время, поддержанный прессой и радио, справляет неслыханные оргии, увлекая к погибели бесчисленные миллионы людей.

Гермес — бог воров и мошенников, но и бог откровения, давший свое имя целому направлению античной философии — герметическому. Психологическим моментом высочайшей значимости представляется в исторической ретроспективе предложение гуманиста Патрици папе Григорию XIV поставить в церковном учении на место Аристотеля герметическую философию. В то мгновение соприкоснулись два мира, которым в будущем — бог знает, после каких еще событий! — суждено объединиться. В то время это, очевидно, было невозможно. Прежде чем объединение может быть хоть как–то налажено, необходимо дальнейшее психологическое развитие как религиозных, так и научных воззрений.