Владимир Леви - Исповедь гипнотезера

(18)

Был ли я сам всегда в этом смысле честен? Думаю, не всегда — начинал мелко, опасливо, конъюнктурно, косился по сторонам, и наверняка, не припомню где и когда, приворовывал мимоходом и не свое. Слава Богу — свое все-таки вытащило — головами многих и многих. Сейчас вряд ли стоит в этом копаться, но если кто-нибудь из вас, мною любопытствуя, вдруг наткнется на эдакое дерьмецо — трижды плюньте, сделайте милость. Засекаюсь на этом так дотошливо потому, что хочу перейти к описанию второго своего жизненного метода — противоположного. Обращенность не к своему, а к Другому.

(19)

Но сперва надо попрощаться с собой.

Жажда запечатления, неутолимая жажда, детские рисунки на песке вечности!

Вот чем я болел и болею, вот что унес…

Выпарились волоски честолюбия, эти скок-поскок на ступеньки, это «гений — не гений» («ну конечно, гений, о чем разговор» — «ну ладно, ну и не гений, начхать, много их и так развелось») — со смехом, с остывающим зудом — одним гением меньше. Место на лесенке больше не вопрос. Но остервенелая жажда, но безумная ненависть к небытию! — здесь, сейчас, среди вас — и дальше — хочу остаться! Хочу быть, смеяться, хамить, рычать, изображать!.. Ну что поделать, если отсутствие так беспредельно противно моей природе?..

Всю жизнь пытавшийся быть затворником, имею в виду отсутствие не физическое. Но и физическое тоже — в том, что относится к духовному существу. Вот моя физиономия, пока еще не страшная. Ее очень скоро не будет, ее нет уже, только эти вот плоскенькие фотографии, кинопленки… Ну что?.. Жалко — вот и все, что скажу вам — жалко, как и вон того, совсем маленького, которого не стало еще раньше. Это не сентиментальность, любимые, это восстание. Не знаю, как этот, сейчас бредово строчащий, а вон тот, маленький, за пианино, за книжкой — заслуживает ВСЕГДА БЫТЬ.

Наша истинная любовь к себе — любовь грустная.

Тот, маленький, успел подарить вам несколько рисунков. И я прошу вас за него — их сохранить, иногда рассматривать и показывать, кому интересно. Особенно две картинки — одну карандашную, где много зверюшек (нарисована в 5–6 лет) и другую — акварель, где то ли закат, то ли восход, и грустный человек в лодке (нарисована в 10 лет). Это настоящее. Никакое не творчество.

(20)

Живая прелесть, стремительная сладость умирания, пронзительное очарование! — Кто чувствовал это, как я, тот понимает и смертную ярость. Уберечь, дать жить дальше, запечатлеть хоть как-нибудь! — при чем здесь честолюбие? Простой трепет агонии. Все свое и все не свое — ибо ты умираешь. Любовь к себе священна в той мере, в какой красива.

Цветение агонии. Я был создан, чтобы видеть, слышать, вдыхать, мыслить, двигаться, изобретать, обнимать. Я не был карточным игроком. Какие-то лишние, может быть, клетки, какая-то сверхпроводимость… Видимо, во мне отсутствовали или были ослаблены свойственные большинству природные ограничители, эта легкая примесь здоровой тупости, делающая существование более или мнее переносимым. Не умел ни к чему привыкать, уравновешивался только за счет разума, ненадежно. И вот почему я так долго БОЯЛСЯ живых цветов — некоторые думали, что я их не люблю, я же просто НЕ МОГ ВЫНОСИТЬ, меня пронзали эти крики умирания красоты, и одна роскошная роза вызвала однажды что-то вроде эпилептического припадка. Только с помощью табака, убийцы обоняния, я стал, наконец, более или менее спокойно общаться с цветами; но и теперь мне нужно, что бы их было КАК МОЖНО МЕНЬШЕ — на каждое замкнутое помещение один, самое большое — три цветка или строгих букета…

(21)

Господи, за что одному столько?

Куда девать невместимое?

Возьмите у меня, все возьмите — все это ваше. Раздарить — что еще можно успеть?.. Я в слезах сейчас, потому что не успеваю выразить благодарность, всех помню. Но чтобы назвать, кому я обязан жизнью и счастьем, нужна еще одна жизнь, еще одна бесконечная жизнь…

…Шелестящее шевеление дубовых листьев на люстре… Прошлой осенью пристроил их там, еще не увядшие, чтобы наглое электричество не рвало глаз.

Никогда не опасался сквозняков, наоборот, приветствовал, даже сам устраивал. Но сейчас дует непонятно откуда, сию минуту все было смирно.

Сквозняк усиливается, качается уже откровенно люстра, начиная дребезжать; взлетела и разметалась по углам, как стая летучих мышей, копирка, выплюнулся из пепельницы пепел с окурками, ухнуло что-то в кухне, как всегда бывает при набегах грозы, заверещал обалдело будильник…