Владимир Леви - Исповедь гипнотезера

Сие не значит ли, что возбужденный телесным недомоганием дух, искупавшись в Истине, произвел суммой своих движений исцеляющую работу? Прощаясь с тобой сегодня, могу лишь пожелать, чтобы твоя голова после прочтения следующего моего опуса разболелась не слишком.

…Интересный путь прошло значение слова «пошлый». По Далю, изначально «пошлый» значило «старый», «давний», «древний», «исконный». Старая, торная, хоженая дорога — дорога пошлая, и в такой дороге плохого ничего не усматривалось, напротив — самая надежная, приведет. С какого-то времени, однако, появляется оттенок неодобрения: «пошлый» — значит уже «устарелый», «слишком общеизвестный», «недоевший», «избитый», «вышедший из употребления», а затем и «низкий», «грубый», «вульгарный», наконец, «неприличный».

Тепловатый привязчивый запашок, исходящий из несвежих продуктов… Именно — иначе как в обонятельных категориях суть не схватить. Пошлость пахнет подкисшим пивом и вчерашними газетами, от нее несет молью, духами, противозачаточными пилюлями. Можно учуять и пот тревожности, и самодовольство, и зависть, и не допускающую в себе сомнений добропорядочность…

Пошлость пахнет протухшей наивностью.

Качество, казалось бы, противоположное (первоздан-ность! свежесть!), пошлость тем не менее из наивности и происходит. Утрата наивности и есть, собственно, пошлость, но утрата не изъятием, а распадом.

Владения пошлости — всё, что лежит между неведением и мудростью, между детскостью и гениальностью — все необозримые пространства недознания, недомыслия, недочувствия. Чудище обло!.. Жалким бледно-розовым язычком болтается в пасти его то, что, пожалуй, и самому веселому пошляку в грустную минуту покажется пошлостью — пошлость похабная.

Перетекая сама в себя, в развитом виде являет классического глиста. Фантасмагория паразитизма. Самозарождение из всего и вся.

«Подними глаза, прохожий, мы с тобою так похожи…» Искушенный пошляк знает тебя как облупленного, навязывает тебе твой тошнотно знакомый образ, уверен в твоих реакциях, ожидает аплодисментов. Кто и когда мог противостоять опошлению?..

Радуемся и плачем от умиления, встретив родную пошлость посреди горных высот: ох, ну вот, слава богу, можно расслабиться и позволительно жить: он гений, но он такой же, как мы, даже хуже.

Ложь всякой правды, смерть всякой жизни.

Придется на этом проститься, Жорик Оргаев. Я виноват ЗА ТЕБЯ. Не углядел твоей черной дыры, только инстинктивно отталкивался.

Бывают у всякого безмасочные мгновения. На каком-то симпозиуме мы столкнулись в туалете, обычное замешательство: ты издал некий «фых», я отвел глаза, с тем и разошлись.

Вот в тот миг, странно ли, ты мне, наконец, и открылся. Глаза у тебя навечно испуганные: слепой голый ужас безлюбого существования. При гениальных счетно-психологических способностях — полнейшее отсутствие слуха на искренность. Ты не понимал свободы, не слышал ее. Живопись могла бы спасти, но не ухватился.

Самозащита твоя прошла много стадий и теперь остается только определить конечное состояние.

Ты не болен и не здоров. Ты пошл. И на этом я навсегда прекращаю о тебе думать. Убийцей тебя не считаю… Я сам.

…Время буксует, начинает медленно катиться назад, все быстрей, в страшной скорости… Рассвет зреет, проступает сквозь деревья, что напротив моего окна (в этот час с ними еще можно поговорить), прорезает занавесь… В это время из соседнего чужого пространства всегда доносятся неудивляющие бредовые звуки: то ли кошка воет, то ли ребенок плачет или стонет женщина…

Это умирает ночь. Рассвет становится настырным, сквернонаходчивым, с пулеметной голубизной, и ворона, все та же самая, опять спросонья нехорошо выразилась, как-то полтора раза… Общежитие призраков закрывается на учет.

— Уй-Я! Предок! Уй-Я-а-а!.. Ну где ты?..

— Ан-Тон? Я не Уй-Я, Ух-Ах, пора бы запомнить. Уй-Я был мой прапра…прапра…прапрадедушка, не смей его беспокоить, он смерть как устал. Ну, чего тебе?

— Поговорить надо.

— Не дает покоя старику, что за болтун. Не говорить надо, а жить, я же тебя учил.

— Не ворчи, я не долго. Еще неизвестно, кто из нас старше. Ты умер в двадцать восемь, а мне уже сорок с раком. Не умел читать, не знал арифметики…

— А ты не умеешь делать каменные топоры и бросать копье, не умеешь нюхать следы, есть не умеешь, не есть не умеешь, спать не умеешь, не спать не умеешь, бегать разучился, добывать жен никогда не научишься. Ну иди, играй.

— Подожди, а зачем ты жил?