Мирзакарим Норбеков - 20 ошибок, которые разрушают нашу жизнь, и как их избежать

На заднем сиденье сидел наш верный гончий пес Джордж, он был практически как пятый брат в нашей семье, почти все наше детство. Мы баловали его постоянно, и каждый раз, когда у тебя были проблемы в семье, ты мог пойти, прилечь, прижавшись к нему своей головой, и поговорить с ним. Джордж смотрел на тебя очень серьезно своими большими карими глазами и слушал внимательно, и становилось легче.

В горах мы разбили палатки и направились по пересеченной местности на специальном джипе, сделанном на заказ – я, мой старший брат и отец, с ружьями на заднем сиденье, подготовленными, заряженными, со специальными прицелами на них: можно убить оленя с расстояния в почти четверть мили.

Мы с моим братом забрались на гору, уселись на вершине и стали ждать оленя. И наконец, мы увидели одного, на вершине другой горы, далеко от нас. Мы оба начали стрелять, и олень побежал вниз. Он понятия не имел, где его поджидает смерть.

Отец подключился к нам, очень довольный, с радостной улыбкой на лице. «Теперь мои мальчики – настоящие мужчины!» Некоторое время мы пробирались через деревья и ветки, чтобы забраться на вершину другой горы, и, наконец, вышли на поляну и увидели оленя.

Он лежал с большой дыркой в боку, из которой ручьем лилась кровь. Он все еще пытался дышать, и, когда увидел нас, испугался до ужаса – попытался встать на колени, но снова упал.

– Потрошите его», – сказал отец.

Это тот момент, которого ждет каждый тинэйджер-охотник на оленей: шанс использовать свой специальный нож, такой свирепый, похожий на военный резак, с резной костяной ручкой, который ты носишь на поясе во время охоты, чтобы выглядеть крутым. Мой старший брат пялится на меня со странным выражением лица и говорит: «Да, Майк это сделает».

– Я понятия не имею, как потрошить оленя, – говорю я с тревогой.

– Это просто, ты начинаешь резать здесь, – хрипит мой отец, показывая на пенис оленя, – и продолжаешь до этого места, – он указывает на подбородок. Олень еще не умер, и, кажется, смотрит на нас с недоверием.

– Давай, живее, – говорит отец.

И я сделал это, чтобы папа был доволен. Это был худший поступок в моей жизни. Когда я разрезал его, он сказал: «Вытаскивай теперь его кишки». И я засунул свои руки внутрь оленя, еще теплого, в состоянии шока просто делая то, что мне сказали.

– Хорошо, мальчики, – говорит мой отец с авторитетом. – Теперь вам надо его упаковать.

А это значит, мы с братом по очереди затаскиваем передние ноги оленя на свои плечи, налегая на них своими руками, и наши спины упираются в его грудь, из которой на нас льется кровь. Я до сих пор помню ту рубашку, что я тогда носил, мягкую фетровую рубашку бежевого цвета, насквозь пропитанную теперь кровью.

Вес оленя приличного размера около 100 фунтов, и мы стараемся изо всех сил стащить его вниз с горы, а затем привязать к крыше джипа.

Я поворачиваюсь к отцу.

– Я горжусь тобой, Майк, – говорит он.

– Я никогда в жизни не смогу сделать этого снова, – отвечаю я и передаю ему оружие.

Теперь он выглядит очень и очень злым.

Вся наша добыча состояла из одного этого оленя, и мы поехали обратно домой. По дороге мы остановились в Лас Вегасе ради одного из их знаменитых воскресных завтраков, которые называют «ешь сколько влезет», полностью покрытые кровью и воняющие недельным кемпингом. Это было впечатляющее зрелище для туристов. Отец, не переставая курить, показывал нам, как выпивать залпом рюмки крепкой водки в казино.

Это такой обряд посвящения, и несмотря ни на что, мы оба с братом чувствуем себя намного взрослее после этого – намного более мужчинами .

По дороге домой я пытаюсь отойти от всей этой историей с оленем.

– Я все думаю о том, как этот олень смотрел на нас, – говорю я отцу. – Как будто он понимал, что происходит.

– Да нет же, – говорит отец успокаивающе. – Они ничего не знают. Животные ничего не чувствуют.

Я смотрю на брата. Он сидит сзади и держит голову Джорджа на своих коленях, бессознательно поглаживая собаку по шерсти, пока она смотрит на бегущую за окном пустыню. «Тогда зачем мы ласкаем Джорджа, пап? Почему мы пытаемся сделать так, чтобы он чувствовал себя хорошо, если он ничего не чувствует?» – хочу спросить я, но не спрашиваю, чтобы мой отец не разозлился еще больше.

Я больше никогда не ходил на охоту, никогда не стрелял из ружья, но вопросы продолжали возникать в моей голове еще много лет. Со временем я увидел фотографии скотобоен, и я понял, что там потрошили коров, и свиней, и куриц почти точно так же, как я тогда потрошил оленя. Я начал думать, что если я не смог бы убить оленя снова, то нет вообще никакой причины, по которой я бы убил снова какое-либо животное, или был бы вовлечен в его смерть.