Человек, который принял жену за шляпу и другие истории из врачебной практики

О числе 7241 он тут же говорил: «Оно делится на 13 и 557», а о числе 8741 — что оно простое. «Никто в его семье, — подчеркивала миссис Парк, — не поддерживает одинокой страсти Джо к простым числам».

Как в таких случаях удается дать мгновенный ответ, непонятно. Есть несколько возможностей: множители вычисляются, запоминаются или каким‑то образом просто «наблюдаются». Но каким бы способом человек ни находил ответ, наличие своеобразного чувства важности простых чисел и наслаждения от них отрицать не приходится. Отчасти это имеет отношение к восприятию формальной красоты и симметрии, отчасти же — к ощущаемым в простых числах «смыслу» и «скрытой силе». Элла часто называла эти числа волшебными: они вызывали в ней такие особенные чувства, мысли и ассоциации, что она об этом почти никому не рассказывала. Все это хорошо описано в статье ее отца, Дэвида Парка.

Курт Гедель [140] Курт Гедель (1906—1978) — австрийский логик, автор знаменитой теоремы о неполноте. на самом общем уровне обсуждает, как числа, особенно простые, могут служить «метками» идей, людей, мест и т. д. Судя по всему, эта геделевская маркировка есть промежуточный шаг к общей «арифметизации» и «нумерации» мира [141] См. Е. Nageland J. R. Newman, 1958. Рус пер. Нагель Э., Ньюмен Д. Теорема Геделя // Пер. с англ. Ю. А. Гастева. М.: Знание, 1970. . Если предположить, что такая гипотеза верна, близнецы и им подобные живут не в изолированном мире чисел, но — естественно и свободно — в реальном мире, лишь представленном в числовой форме. И если к этой форме, к этому шифру удается подобрать ключ (как случается иногда Дэвиду Парку), числа становятся удивительным и точным языком для общения с обитателями этого мира.

Нарисуй‑ка вот эту штуку, — говорю я, протягивая Хосе свои карманные часы. Ему двадцать один год; диагноз — безнадежная умственная неполноценность. Несколько часов назад с ним случился сильнейший судорожный припадок — такое происходит регулярно. Худой, хрупкий юноша…

Услышав просьбу порисовать, внезапно преображается. Нет больше рассеянности, нет скрытой тревоги. Осторожно, как талисман или драгоценность, беретчасы, кладет перед собой, долго, внимательно изучает.

— Да он же идиот, — вмешивается смотритель. — И просить не стоит. Он даже не знает, что такое часы, время сказать не может. Он и говорить‑то практически не умеет. Врачи его аутистом зовут, а по мне — чистый идиот.

Хосе бледнеет — скорее от тона, чем от самих слов: смотритель сказал раньше, что слов он не понимает.

— Давай, — говорю я ему. — Я знаю, ты можешь.

Хосе рисует в абсолютной тишине, полностью отключившись от внешнего мира и сосредоточившись на маленьком предмете. В первый раз я замечаю в нем решительность, собранность, концентрацию внимания. Он рисует быстро, но тщательно — твердой, четкой линией, ничего не стирая.

Если можно, я почти всегда прошу пациентов что‑нибудь написать или нарисовать. С одной стороны, это помогает определить примерный перечень нарушений, с другой — в письме и рисунке проявляется человеческий характер, стиль.

Вот и сейчас результаты налицо. Хосе на удивление верно воспроизвел часы. Все элементы на месте (во всяком случае, все ключевые элементы — нет только надписей «Westclox», «shock resistant», «made in USA»). На рисунке отражено не просто точное время (11:31), но и каждое минутное деление, внутренний секундный циферблат и, наконец, ребристый винт завода и трапециевидное ушко для цепочки. Ушко удивительным образом выросло, но во всем остальном пропорции сохранены. Ах да, цифры! — они оказались разных размеров и форм, одни тонкие, другие толстые, некоторые вдоль ободка, другие ближе к центру; кроме обычных попадаются замысловатые, даже как будто готические. И внутренний циферблат — в оригинале он почти не заметен, а на рисунке виден отчетливо, как на старинных астролябиях. Общее впечатление передано поразительно верно, часы ожили — а ведь смотритель сказал, что Хосе не понимает, что такое время. В целом, странная смесь абсолютной, почти навязчивой точности и любопытных вариаций.

Как же так, — не могу успокоиться я по пути домой, — идиот, аутист? Нет–нет, тут должно быть что‑то еще…

В тот первый раз, в воскресенье вечером, я приехал к Хосе по неотложному вызову. Все выходные его мучили сильнейшие судороги, и накануне вечером я по телефону назначил ему новое лекарство. После было решено, что судороги «взяты под контроль», и больше моего совета не потребовалось. И все же я никак не мог забыть эти часы: в том, как нарисовал их Хосе, была какая‑то загадка. Нужно было повидать его еще раз, и я назначил следующую встречу. Я также запросил полную историю болезни — при первой консультации мне удалось взглянуть только на направление, в котором не было почти никаких сведений о Хосе.