Эдвин Поляновский - Урок

Баранов не врал: и обул, и одел – все так и было.

– Вы думаете, мне-то сейчас легко? – говорил он.– Несколько дней назад жена снова приехала – следователь ее пригласил, забрала детей обратно в Тюмень. Меня на эти три дня, пока она здесь была, в КПЗ посадили, чтобы я ее и детей не побил. Как отсидел, вернулся, дома – пусто. Никого нет, и детей нет. Я взял водки. Напился, и вот тут на полу у дивана лежал и ревел. Кто мне поверит, что я ревел? Никто.

Я поверил. Видел, как во время рассказа под полотняной рубашкой дрожало, колотилось его могучее тело. И мне было жаль. Баранова. И я ненавидел его.

– ...Но если бы мне их снова вернули, детей моих,– закончил он,– я бы лупил их так же...

Когда Толя и Дима первый раз появились в милиции (они так и пришли – взявшись за руки) и стали говорить, что отец бьет их, Баранова вызвали.

В милиции с ним поговорили и отпустили.

Через некоторое время в школе на уроке физкультуры Дима отказался раздеваться. Когда его раздели, ахнули – все тело было иссиня-черное. Снова вызвали Баранова в милицию. Снова выяснили: отец не пьяница, работает отлично и не из хулиганских побуждений, конечно, бьет детей. Начальник милиции майор П. Криворотое вынул из сейфа и открыл книгу Макаренко. Но Баранов из этой книги не понял ни одной буквы, будто иероглифами писана. Тогда начальник пригрозил: «Судить будем...»

На время притих. Потом – снова за свое.

Насколько же был чужероден Баранов. И не то беда, что он объявился, а то, что терпели его. Живые люди окружали его со всех сторон – и на работе, и соседи в доме. Конечно, сыграла свою роль ветхая, но не износившаяся еще, к сожалению, психология. На работе слыл мужчиной степенным, самостоятельным, а детей побить – кому не приходится. Обывательский взгляд еще крепок – «мой ребенок, что хочу, то и делаю». Как будто ребенок – личная собственность. В лучшем случае – сочувствовали.

Государственные учреждения, призванные оберегать покой и добро каждого, а детей прежде всего, были в десятках метров от берлоги Баранова. Но и в школе, и в милиции, и в прокуратуре привыкли иметь дело с явлениями типичными. Вырвет кто-то для себя неповторимую страницу из книги, сразу тревога – вандализм, преступление, хотя оно даже уголовно и ненаказуемо. В школе за пятерку хвалят, за двойку корят, а из-за двух двоек могут устроить целый переполох, родителей вызвать и им по первое число выдать. А тут случай оказался настолько уникальным по своей дикости, что в школе не нашли ничего лучшего, как завести для Толи Баранова... отдельные тетради, которые он домой не носил, хранил двойки в школе. Потом, чтобы мальчика не выделять, и для всего класса узаконили такие же внутриклассные тетрадки.

В милиции тоже привыкли иметь дело с безобразиями типичными. Если бьет кто кого, то не иначе как из хулиганских побуждений или по пьяному делу. И застань милиция Баранова хоть раз пьяным, несдобровать бы ему.

И даже прокуратура, когда дошло до нее, не очень энергично взялась было за дело. После того как Диму привез тогда из Хвойной милиционер, отец избил его так, что мальчика было не узнать. Учителя, забыв о всяком приличии и педагогике, плакали прямо при ребенке. И тогда начальник милиции предложил возбудить уголовное дело. За истязание – по этой статье Уголовного кодекса решили судить Баранова. И хоть статья 113 УК РСФСР прямо говорит: «Систематическое нанесение побоев» наказуемо, следователи Киришской прокуратуры, возбудив уголовное дело против Баранова, не то чтобы растерялись, а вроде бы удивились собственной решимости.

– Понимаете,– говорила следователь Татьяна Михайловна Малюковская,– сколько я работаю, на моей памяти не было подобных дел. Больно уж редкая статья.

Да, действительно, редкий случай. Но разве беда маленьких Барановых от этого становится меньше? И можно ли вообще мерить обычной мерой человеческое горе: типично – нетипично. Мы каждого взрослого стараемся не дать в обиду, а тут калечили, уродовали на корню.

Из Киришей я отправился в Ленинград, в судебно-медицинскую экспертизу, чтобы познакомиться там с уголовным делом.

«Один раз папа избил Сережу еще на старой квартире кастрюлей с горячей картошкой, даже вся картошка от ударов в кастрюле размялась...» (Из показаний в деле девятилетнего Толи.)

Уезжал я с тяжелым чувством. Дима Баранов еще не знает, как пишется слово «Москва», делает в нем две ошибки (помните его письмо к матери: «я буду в Маске...»), но уже знает другое.