Лев Ительсон - Лекции по общей психологии

Речь возникла в труде и обслуживала прежде всего труд. Она была сначала включена непосредственно в процесс практической деятельности, в конкретную ситуацию. И сама эта ситуация конкретизировала значение употребляемых слов. И сегодня в практической ситуации мы часто ограничиваемся очень краткими и по своему изолированному значению неопределенными сигналами, вроде: «тяни!», «вот», «сюда!», «отвертку» и т.п. Что «тянуть», чего «сюда» (или кого?), что «вот» и т.д. — совершенно ясно, однако, из самой ситуации. «На ранней ступени развития речи слова были теснейшим образом включены не только в контекст других слов, но что крайне существенно для того периода развития человека, и в контекст реальной деятельности, в котором конкретный смысл слова определялся всей совокупностью чувственно воспринимаемых фактов. Абстрактная многозначность (так называемый, полисемантизм изолированного слова) компенсировался конкретной однозначностью слова, включенного в контекст реальной жизни» (А. Спиркин).

В таких ситуациях, чтобы конкретизировать значение слова, достаточно сопроводить его жестом, указывающим на то, о чем идет речь. Позже, когда слово уже употребляется в отсутствии самих объектов, ту же роль может играть более или менее похожее изображение соответствующих ситуаций, т.е. имитация, пантомимика, жестикуляция и т.п. J

Следы этого древнего единства речевого действия с имитативными и изобразительными действиями, атак-же символическими, т.е. жестикуляцией и мимикой, отчетливо наблюдаются в языках, особенно первобытных. Например, индейское слово-фразу «идущий-на-охоту-сегодня-я» просто невозможно употребить без указательного жеста на себя. Русское предложение «у меня есть мать» ясно и без жестов. Эквивалентное ему в языке индейцев Сиу «нконниэ’навыки» складывается из значений «я» + «делать, делающее» + «двигатель, быть причиной» + «то» + «кривое, изогнутое, сидящее». Буквально это слово-предложение может быть переведено примерно так: «Меня-сделания-причина-вот то-изогнувшееся, сидящее». Или так: «меня делать причинять это вот, что изогнулось сидит». Такое высказывание явно не может быть понятно без указательного жеста. Он является такой же необходимой составной частью высказывания, как входящие в него слова. «Первоначальная психология говорящего эту фразу ясна: он называет и указывает, указывает и называет» (Блонский).

Остатки этого жестикуляционного компонента речи сохранились и во многих современных языках. Это, например, артикли. Так, классическая английская фраза, с которой большинство из вас начинали изучение этого языка — The book is on the table (книга на столе) — буквально означала раньше «это — вот книга есть на это вот — стол». Отчетливо видно, как древний создатель этой конструкции тыкал пальцем в называемые предметы, чтобы ясно стало, о чем речь. (Ведь когда создавалась эта конструкция, не было ни слова «книга», ни слова «стол», а лишь туманные основы, вроде «нечто изогнутое кривое» и т.п. Теперь это древнее практическое значение определенного артикля едва «прослушивается» в его грамматическом значении — выражать определенность, знакомость объекта).

Отсюда очень похоже, что «сообщение по всей вероятности было не только (и не столько) речью, как скорее действием — жестикуляцией и указанием. Речь дополняла собою их и от них, главным образом, получала значение. Если можно так выразиться, значение речи были очень наглядно: во многих случаях его видели» (П. Блонский).

Следующая стадия, как мы уже отмечали, наступила, когда слово уже оторвалось от обозначаемой ситуации. Речь-указание и именование превратилась в сообщение об отсутствующем, в речь-рассказ. Теперь уточнение ее смысла, конкретизация достигались имитацией и драматизацией, т.е. изображением ситуаций, о которых идет речь. Эта стадия тоже оставила свой косвенный отпечаток в структуре языков.

Например, как мы расскажем иностранцу, не знающему нашего языка, о следующем событии: «Он сорвал мне орех, я съел и насытился»? Наверное, покажем на человека, сопровождая словом «вот он». Потом покажем, что он идет, доходит до дерева, рвет орех — сопровождая словами «идет, доходит» и т.д. Но именно так выглядит и построение соответствующей фразы, например, в западно-суданском языке Эуэ: «он (этот)-идти достигать-рвать европеец-орех давать- я я-брать-есть наполнить живот».

Фраза как бы изображает в своем строении шаг за шагом обозначаемые действия. Почти ощутимо, как сначала она была лишь аккомпанементом драматическому изображению события. Потом имитация и жестикуляция стали аккомпанементом к ней. И, наконец, остался только словесный рассказ. Но его происхождение из имитативных действий еще запечатлено в его образности, расчлененности, последовательном воспроизведении структуры действий и событий, о которых идет речь. Вот буквальный перевод отрывка из рассказа «Лис и гиена» на африканском языке Гауса: «Лис, он идти в живот вода, он видит рыба много, он тащить ее, он есть. Он сыт, он оставляет лежать там», и т.д. Здесь уже используются только слова, но лишь как словесное повторение действия.