Игорь Губерман - Чудеса и трагедии чёрного ящика

Единственная пока идея, что усилие тренированной воли может значительно ускорять процесс заживления, правдоподобно опирается на полную зависимость такого ремонта от активности и количества катализатора и «стройматериалов». А выработка и энергичность этой армии, как и все химические цепи регулировки, беспрекословно подчиняются центральной станции управления. Здесь у биохимиков такое обилие белых пятен, что продолжение догадок стало бы уже беспочвенным фантазерством. Но тем не менее в будущем человечества явно проступает надежда на обретение власти над собственной надежностью.

Перед многими сведениями о йогах разум исполняется недоверием. Мистические древние объяснения таких феноменов еще не заменились исследованиями и протоколами биохимиков, физиков и физиологов. Один из феноменов – способность к внушению зрительных, слуховых и любых других галлюцинаций собеседнику, находящемуся не в гипнотическом сне, а в, казалось бы, вполне бодрствующем состоянии.

В автобиографической книге Иогананды, знаменитого распространителя индусской философии описаны его встречи с йогами, обладающими какой-нибудь выдающейся способностью. От недоверия спасают аналогии. К ним и прибегнем.

Йог Гендхи Баба славился как «святой ароматов». По просьбе посетителя ладонь йога начинала источать любой (по требованию) запах – цветочный, пряный, угарный. Ученым известно сегодня, что под гипнозом человеку можно легко внушить любое ощущение – архивы памяти полностью повинуются словам гипнотизера. Но вызов галлюцинаций в бодрствующем состоянии?

Один советский ученый, автор нескольких книг и множества статей о гипнозе, вспоминал как-то эпизод из детства. На окраине их села жил старик, слывший колдуном. К нему прибежала ватага ребят, попросивших его что-нибудь показать. Старик долго смотрел на пацанят тяжелым, неподвижным взглядом, а потом объявил, что сейчас пройдет сквозь дерево. И действительно, подойдя к толстому дубу, вошел в него и появился с другой стороны. Потом он громко призывал змей, и те сползались к нему из-за кустов, а на требование явиться бесхвостой гадюке действительно явилась змея с обрубком вместо хвоста. По мановению руки старика они исчезли. Коллективная эта галлюцинация не миновала никого из присутствующих.

Иогананда упоминает йога, который уже много лет не спит, постоянно находясь в состоянии молитвенного экстаза. Вот уж чему невозможно поверить! Если еще идут среди ученых споры о физиологическом назначении сна, то необходимость его зримо очевидна для всех – хотя бы потому, что мы не можем не спать. Пытка бессонницей – одно из самых страшных истязаний. Но припомните обошедшее всю мировую прессу недавнее сообщение о югославском парне, который не спит уже более двадцати лет и тем не менее совершенно здоров. Очевидно, его мозг после перенесенного в детстве сильного потрясения перестроился столь феноменальным образом, что необходимые для жизни процессы, которые совершаются у всего человечества во время сна, реализуются иными путями и способами.

Вплотную приступив к человеку, наука двадцатого столетия столкнулась с таким немыслимым количеством загадок и невероятностей, что скептицизм и недоверие – понятная и будничная реакция, для ученых оправданная. Хуже, когда недоверие переходит в свою ненаучную разновидность – нежелание присмотреться внимательней. Впрочем, и тому есть аналогия. Когда Галилей изобрел телескоп и открыл спутники Юпитера, ему упорно не верил праведный иезуит Шейнер. Несколько смущаясь легкой возможности разрешить спор, Галилей предложил ему глянуть в телескоп. «Даже не хочу смотреть!» – гордо ответил Шейнер.

Склонность специалистов любой отрасли знания утверждать, что на сегодня в их области мир окончательно объяснен, – лишь расписка этих специалистов в своей бесплодности.

Неизбежность открытий – счастливая обреченность удивительного двадцатого века. Прекрасно сформулировал свой оптимизм один из лидеров поиска в области психологии: «Мы закроем брешь между нашим пониманием атома и нашим пониманием мозга».

Природой в нас счастливо заложено любопытство, свойственное, впрочем, всему живому. А вот неуспокоенность, неудовлетворенность достигнутым – черта исключительно человеческая (насытившемуся и укрывшемуся от опасности зверю мир временно безразличен). Высокое это свойство издавна названо святым недовольством. Оно и движет науку, в свою очередь ведущую прогресс.