Игорь Губерман - Чудеса и трагедии чёрного ящика

Бехтерев убедительно и аргументированно показал, как внушение сопутствует любой человеческой жизни. Его разбор психических эпидемий средневековья, крестовых походов взрослых и детей, эпидемий самобичеваний и слепых взрывов веры – поразительные иллюстрации к всевластию слова. В своей книге «Внушение и его роль в общественной жизни» он писал, что и всегдашняя покорность народных масс – результат выключения контроля разума в отношении приказов сверху, проявление внушаемости, культивируемой с малолетства и, как в гипнозе, проявляемой лишь к определенным лицам. Гипнотическая слепая податливость наяву порождала власть и сама же становилась ее следствием. Очень интересно, что к таким идеям пришли одновременно психолог и поэт; психолог – обдумывая факты и рассматривая эпохи глазами ученого, поэт – в совершенно ненаучном, но удивительно точном прозрении. Известный русский поэт Шенгели сформулировал на языке поэзии точную психологическую идею:

Мысли ученого и видение поэта оказались полностью созвучны. Во всех проявлениях внушения – от покорной податливости постороннему влиянию в состоянии бодрственном до механического подчинения всего организма – в гипнотическом сне простирается огромный диапазон власти слова. Откуда и как построена эта власть? – стало первым вопросом психологии.

Слова, предположил Павлов, эти раздражители второй сигнальной системы, приобрели для мозга человека такое же значение, как все другие сигналы внешнего мира – раздражители его органов чувств (первой сигнальной системы). В случае отключения контроля сознания (но что это такое?), отличающего слово «снег» от реального снега, слова работают так же, как действительные раздражители, которые они условно обозначают.

Уже было известно, что любая нервная клетка может находиться лишь в одном из двух возможных состояний: возбуждения (нейрон передает электрический импульс) или торможения (он нем). Но не глух: торможение – очередная рабочая фаза, в это время нейрон безотказно принимает поступающие от многочисленных отростков сигналы, в нем продолжается обмен веществ – переработка информации.

Павлов предложил считать гипноз состоянием частичного торможения, когда лишь часть систем мозга пробуждается, повинуясь команде гипнотизера. Команда поступает через недремлющую область – «сторожевой пункт», настроенный на единственный голос – того, кто усыпил. Торможение это может мгновенно разлиться по коре головного мозга не только под влиянием внушенной необходимости спать, но и при сверхсильном раздражении – звуком, светом, движением. Страхуя мозг и нервную систему от срыва, мгновенно выключаются воспринимающие системы – так временно глохнет ухо от взрыва, цепенеет тело при опасности. При болезненной, очень чувствительной к срывам нервной системе такое торможение рождает гипнотическое состояние. Еще психиатры прошлого века демонстрировали истеричных больных, впадавших в гипноз от неожиданного резкого звука. Одни из них теряли чувствительность к боли, другие обретали фантастическую внушаемость – до появления синяков и кровоподтеков на месте, по которому якобы ударили палкой, у третьих каменно затвердевали или податливо гнулись мышцы. Происходило то же, что достигается на разных стадиях глубины гипнотического сна, внушенного обычным образом – утомлением глаз, монотонными раздражителями, приказанием спать, спать, спать.

Теория, считающая гипноз разлитым торможением, послужила плодотворной основой для новых исследований, объяснения старых фактов и накопления новых. Но всеобъемлющих теорий не бывает, и висящие сегодня в воздухе вопросы убедительно свидетельствуют: гипнотические процессы несравненно сложнее. Вот пример.