Бесполезность такого растения, как роза, совершенно очевидна. Розы сложно выращивать, и уход за ними требует непомерно большого труда; для того чтобы они зацвели, их нужно укрывать от холода и вносить очень много удобрений. В нашем климате они легко погибают, так что с точки зрения экономики средства, вкладываемые в разведение роз, вряд ли можно считать надежными инвестициями. Содержание питательных веществ в них также очень низко, а медицинская ценность тоже ничтожно мала. Даже по сравнению с крапивой, которая содержит уйму железа и других полезных пищевых веществ, не говоря уже о картофеле или брюкве, розы представляют собой крайне малополезное растение. И все же я рада, что на свете есть розы. А то, что они редкие, нежные и хрупкие, делает их еще более ценными. Крапива есть всюду, куда ни глянь, она растет сама по себе, легко распространяется без каких-либо усилий с моей стороны. Если я вообще не буду ничего делать, у меня скоро весь сад зарастет крапивой. А для того чтобы вырастить хотя бы несколько роз, мне придется вложить в это много труда. Подобно доверию и дружбе розы особенно ценны тем, что их не так-то просто было взрастить. Тем, что для этого потребовалось время. И потому что они прекрасны. Розы — это красота. Изящная форма цветка, краски и аромат полезны моему сердцу. На своем языке они говорят мне, какое это чудо, что такая красота может вырасти из грязной земли на колючих кустах. Они заставляют меня вспомнить, что на свете по-настоящему важно. Так же, как это делала женщина, которая, будучи моим лечащим врачом, позволила мне погулять под дождем, а однажды бережно удерживала меня целую долгую ночь. Она мало говорила, но ее поступки говорили за нее так выразительно, что невозможно было ее не понять. Какой бы крик ни поднимали мои голоса, как бы ни орал на меня Капитан, как бы ни швыряло меня об стенки и об пол от невыносимого презрения к самой себе, я все равно слышала то, что говорили мне ее руки: ты достойна того, чтобы с тобой обращались бережно. Ты достойна, чтобы тебя жалели. Ты достойна того, чтобы с тобой возились, стараясь достучаться до твоей души. Я не верила. Я не отзывалась на это. Я продолжала наносить себе травмы. И все же я это слышала. И от этого в каком-то уголке моего сердца рождалась улыбка.
Мрак, мрак декабря.
Чернота утра,
Чернота в сердце,
Больничная белизна.
И тут они вереницей вошли,
В белых простынях, дети больничного садика,
С блестками в волосах,
С электрическими свечками
И с пряниками в серебряных корзинках
Из молочных пакетов.
«Дитя родилось в Вифлееме» запели дети,
Ну и что? — подумала я,
Глядя на погасший огонек
В руках одной девчушки.
Сперва она ткнулась к звездоносному мальчику справа,
Нагнув свечку лампочкой к лампочке. Тщетно.
Затем ткнулась к мальчику слева,
Свечой к свече, лампочкой к лампочке,
И вдруг — ее огонек загорелся!
Батарейка, поди, расшаталась,
Подумала я.
Но тут они запели новую песню:
«В оконце каждом огонек» [3] Первая строка из стихотворения норвежского поэта и писателя Якоба Санде (1906–1967).
И я посмотрела в ее глаза.
В них мерцал огонек
Веры, который она держала в руке.
И я подумала: Быть может,
Быть может, и нынче свет из окошек льется.
Потому что ведь трудно
О чем-то сказать: «Невозможно!»
Когда малютка тебе доказала,
Что возможно решительно все.
Я никогда не забуду эту девчушку. Она была совсем крошечная, гораздо меньше, чем мальчики со звездами по бокам от нее. У нее были блестящие, гладкие черные волосы, а в раскосых глазках читалось целеустремленное и сосредоточенное выражение. Ей надо было зажечь свою свечку, и она ее зажгла вопреки всякому здравому смыслу. Она была еще слишком мала, чтобы понять, что совершила невозможное, и не выказала никакого удивления оттого, что свеча зажглась, видно было только, как она довольна, что это ей удалось. Я сидела в самом заднем ряду, и пришла на представление без всякого желания. Опять я была в очередной больнице, где имелось несколько отделений для престарелых и одно для психиатрических больных с длительным течением болезни. Я чувствовала себя измученной, настроение было безнадежное и унылое. Мысли о приближающемся Рождестве не вызывали у меня никакой радости, и мне совсем не хотелось смотреть на детишек, которые только напомнили бы мне о том, что стало для меня теперь недоступно. Но персонал больницы не нашел в этом достаточного основания для того, чтобы позволить мне, отгородившись от всех, уединиться в своей комнате. Так я и очутилась в зале, где, забившись в самый последний ряд, старалась не думать о школе, о детях и семье, о Рождестве и рождественских приготовлениях. Возможно, поэтому я и обратила внимание на то, что делала девочка: не знаю, заметил ли это кто-нибудь еще. Она вела себя так естественно, так непосредственно, и в том, что произошло, не было ничего из ряда вон выходящего — по крайней мере, в глазах самой девочки. Когда детишки, мелькая не слишком чистыми чулочками, потрусили со сцены, я по-прежнему не испытывала радости при мысли о наступающем Рождестве, но этот случай напомнил мне о том, что чудеса все-таки иногда случаются. Они приходят порой с непреложностью чего-то обыденного, так что ты их едва замечаешь, и так естественно, что, не присмотревшись, их можно вообще не заметить. Если бы не твердая и непоколебимая вера девчушки в то, что лампочку можно зажечь, прикоснувшись ею к другой лампочке, она бы не стала даже пытаться. И у нее бы не загорелся огонь.
Читать дальше