В Тростников - Мысли перед рассветом (фрагмент)

Эти люди прекрасно поняли, что теперь, когда твердые представления о миропорядке и цели человеческого существования, складывавшиеся тысячелетиями в рамках религиозного мышления, рухнули, открываются беспредельные возможности для успеха любых спекулятивных построений, лишь бы они удовлетворяли трем требованиям: не допускали ни тени сомнения в своей истинности, охватывали все явления природы и обходились только "реальными" понятиями. Вакуум нужно было заполнять. Чем в большей мере отвечала теория перечисленным требованиям, тем выше были ее шансы занять место изгнанной богословской мудрости и стать знаменем победившего движения. Гегелевская система блестяще отвечала первым двум условиям, но в ней были недостатки с точки зрения третьего. Зато обнародованная несколько позже (1858) дарвинская теория естественного отбора оказалась со всех точек зрения идеальной, и поэтому ее автор стал одним из самых знаменитых людей прошедших двух веков. Небывалый успех дарвиновского учения имел и еще одну -- может быть, саму важную -- причину. Несмотря на то, что идеология бездуховности твердо 65 64

взяла в свои руки власть над умами, в те времена было еще много людей "отсталых", не до конца расставшихся с религиозной верой. Слушая уверения в том, что Бога просто не может существовать в мире, представляющем собой огромный автомат, действующий с полной необходимостью, они покачивали головами и повторяли одну и ту же фразу: "Так-то оно так, но все же в живой природе само собою все так разумно устроиться не могло". Одного психологического давления на таких сомневающихся людей или применения к ним мер, рекомендованных Лейбницем королеве Анне, было недостаточно, нужно было использовать и метод убеждения, оправдывать щедро розданные в свое время авансы, выполнять обещания вот-вот объяснить все явления природы чисто материалистическим способом, без апелляции к каким-либо сверхъестественным понятиям. И в первую очередь, конечно, нужно было расплатиться по векселю того же Лейбница, который заявил, что "развитие растений и животных... не содержит ничего такого, что похоже на чудо". Почему именно этот пункт имеет ключевое, решающее значение? Во-первых, потому, что в живой природе мы видим поразительную гармонию и согласованность: цветы имеют приспособления для того, чтобы пчеле было удобно сидеть; крот, живущий под землей, лишен глаз и т.д. Это наводит на мысль о Всемудром Создателе, который все заранее продумал и рассчитал. Во-вторых, наблюдая за целесообразными поступками животных, мы, по аналогии со своими подобными действиями, которые, как мы знаем, сопровождаются ощущениями, заключаем о наличии ощущений у животных. Отсюда следует, что феномен сознания в той или иной форме широко распространен в природе, а это плохо совмещается с концепцией "автоматической вселенной ". Правда, Декарт, чтобы избежать этого противоречия, объявил животных нечувствительными механизмами, но это было уж слишком абсурдным -- кто из людей, имевших когда-либо собаку или кошку, сможет поверить такой глупости! Итак, две задачи стояли перед теми из идеологов Нового времени, которые занимались борьбой с пережитками Средних веков: объяснить целесообразность организмов и их эффективное строение, а также природу сознания, используя в объяснениях только "реальные" понятия. ф ф Необходимость решения первой задачи и породила неизбежным образом дарвиновскую теорию. Два-три десятилетия она "висела в воздухе", назревала одновременно в разных местах, и наконец явился человек, который воплотил все намеки и недосказанности своих предшественников в цельном учении, расставив точки над <����Ь>. Ликованию членов братства бездуховности не было предела -- огромный камень свалился с их плеч. То, что к решению проблемы сознания по-прежнему не было и подступа, почти перестало их смущать: теперь открывалась возможность уверять всех сомневающихся, что коль с одной проблемой покончено, то недолго остается ждать и "закрытия" второй. Уже по этой причине дарвинизм заслуживает 67 66

серьезного анализа: надо выяснить, действительно ли первая проблема была им решена. Но есть и другая причина. История дарвинизма: его триумфальное, хотя и ознаменованное скандалами, появление; уверенное и безмятежное царствование в молодой период; постепенное перерождение в результате накопления неприятного фактического материала; окончательное крушение иллюзий и переход от наступательной позиции к чисто оборонительной в период дряхлости -все это чрезвычайно поучительно. Дарвинистская эпопея, под знаком которой прошла жизнь нескольких поколений ученых, впервые может стать объектом ретроспективного огляда и беспристрастного осмысления. Людям, жившим семьдесят или даже тридцать лет назад, не дано было объективно проанализировать дарвинизм как культурное явление. Биологи в своем большинстве старались демонстративно показать свое полное согласие с господствующим учением, и их служебное рвение исключало трезвую оценку. Те же немногие из биологов, которые имели смелость хотя бы самим себе признаться в сомнениях, как правило, не решались выступить с этими сомнениями открыто, а те, кто решался, становились объектами самых разнообразных форм нажима и преследования, что тоже не могло привести к достижению ими объективности. Что же касается не биологов, то они получали информацию о дарвинизме из рук опытных популяризаторов, умеющих представить дело так, как этого требует "установка", и их "здравое разумение" просто не могло себя проявить. Если, как мы твердо теперь знаем, даже в сфере политики общественное мнение "делается" профессионалами, то что же говорить о науке с ее труднодоступным языком, гипнотически действующим на неспециалистов. Но сейчас многое изменилось. Дарвиновское учение, которое для наших дедов и отцов представало в ослепляющем ореоле величия или в отблесках адского пламени и, заслоняя собой горизонт, казалось грандиозным порождением мысли, открывающим новую эру культуры, теперь видится довольно заурядным эпизодом в истории естествознания, интеллектуальным событием куда меньшего масштаба, чем, например, почти забытый ныне средневековый спор об универсалиях. Но именно в заурядности, в типичности заключена для нас привлекательность дарвинизма как объекта анализа. На примере этого учения мы очень хорошо увидим, какие специфические средства пускались в ход в период кульминации идеологии бездуховности для поддержания мнения, будто "наука доказала, что бога нет". Если говорить кратко, эти средства сводятся к использованию уважения к наукам "ньютоновского цикла", т.е. к точному естествознанию, чтобы распространять сходные по структуре и стилю теории, которые, однако, направлены не на установление истины, а на укрепление господствующей идеологии. Успех такой стратегии мимикрии облегчало то, что истинные науки, т.е. математика, физика, химия и эмпирические отделы других дисциплин, были еще столь скромны по своим результатам, что не могли сами высказать чего-то по поводу столь сложных явлений, как жизнь и сознание, и вакуум заполнялся тем, кто оказывался не слишком щепетильным в доказательствах. Настоящая наука, не будучи в состоянии четко высказаться по этим проблемам, к сожалению, не только хранила молчание, но и позволяла ссылаться на себя царствующим псевдонаукам, расточавшим ей ком69 68

Читать дальше