Иван Наживин - Круги времён

— Но он все же вульгарен, этот санкюлот с бантом… — презрительно процедил Наполеон. — Из французской революции встал прежде всего я, великий император, славой оружия моего я наполнил весь мир и…

— … попал на остров св. Елены… — заметил в сторону Бисмарк.

— И вы, Наполеон, и вы, князь, были большими злодеями… — сказал Лев Толстой. — Вы обагрили кровью людской всю землю, вы нарушили основной закон жизни, закон любви ко всему живому, — не только к людям, но и… тае… тае… к букашке всякой, ко всякой былинке…

— Насчет букашек я не мастер, — загрохотал толстый запорожец с висячими усами. — А вот прекрасных полек в старину я любил, это верно… Мы поддевали панов на наши длинные пики и целовали их жен и дочек… Ха-ха-ха…

— А мы вот всю жизнь только и мечтали, что о чашечке риса… — проговорили изможденные индусы. — И того у нас не было. И мы безропотно умерли…

— Дурачье!.. — засмеялся презрительно демагог.

— Ничего в жизни не знаю я выше священного опьянения битвы во славу Пророка… — сказал сарацин.

— Это прекрасно, но безумием было сжигать александрийскую библиотеку… — наставительно заметил Гёте.

— Разумеется, — согласился Шиллер. — Но какую поэму можно все же написать на тему: «Пожар александрийской библиотеки!..»

— Превосходно!.. — захохотал сатир. — Ты прав, поэт: не только александрийскую библиотеку, весь мир можно зажечь ради красивой, звучной поэмы… Впрочем, это, кажется, плагиат, — Нерон сказал что-то в этом роде раньше меня…

— Никогда не мог я понять этого переливания из пустого в порожнее… — заметил Атилла. — Вот власть — да.

— Власть хороша, лишь как могучее средство сокрушать отжившее и воздвигать новое… — сказал Петр Великий.

— Антихрист!.. — злобно крикнул бородатый старообрядец.

— Воздвигать новое, которое скоро станет старым, — суета сует и праздное томление духа… — сказал печально лысенький Экклезиаст.

— Но сколько слов, сколько слов!.. — пожимаясь, сказала Фрина. — А я мерзну…

— Это беда поправимая… — заметил сатир. — Эй вина!.. Живо!.. И нашего старого доброго вина с Хиоса…

Отовсюду высыпали вакханки и сатиры с большими амфорами вина и со смехом и шутками стали обносить гостей, — только моралисты пренебрежительно отстраняли от себя благоухающие кубки.

— Наша вечеринка приобрела, друзья мои, несколько кислый характер, хотя, правда, и не лишенный некоторого интереса… — приняв чашу, сказал сатир. — Довольно споров из-за слов, будем веселиться!.. Но и вино, друзья мои, не вино, если оно не приправлено солью остроумия… И вот я поднимаю свой кубок и пью за всех: за эллинов и за иудеев, за дерзких еретиков и за добрых католиков, которые жарили их, за александрийцев, собравших свою библиотеку, и за прекрасных воинов, которые спалили ее, за святых отшельников и за вакханок… Пью за все, пью за всех, ибо все вы — тона одной картины, звуки одной поэмы, артисты одной прекрасной драмы. Итак, за все и за всех!.. — провозгласил он и осушил среди кликов гостей чашу до дна. — О, и вино!.. Еще!.. Так, благодарю! — сказал он хорошенькой вакханке, которая налила ему вина, и, смеясь, ущипнул ее за плечо. — Главное в жизни это непосредственная радость, друзья мои. — сказал он и, снова подняв чашу, продолжал: — И посему да возрадуется всякий живущий радостью всякой!.. Возрадуемся же и мы этой чашей благовонного вина с далекого Хиоса, прекрасными взорами наших красавиц, этой вешнею душистою ночью, возрадуемся чистому смеху ребенка, возрадуемся благоуханию ландыша, возрадуемся, читая прекрасные речи добряка Сократа, хотя и нет в них, конечно, ничего, кроме сладкого обмана, возрадуемся золотыми облаками, играющими в лучах восхода, когда поет вдали свирель пастуха, возрадуемся священным восторгом сгорающего на костре праведника, возрадуемся пьяною удалью битв, возрадуемся в сладкой молитве!.. Но, принимая эти дары от жизни с благодарностью, берегитесь, друзья мои, злоупотребить ими, ибо это удел вульгарного!.. Вы же будьте мудры и знайте, когда довольно, дабы жизнь ваша была подобна драгоценным бусам или золотой чаше, полной до краев драгоценными камнями… Пью за всяческую радость жизни!.. — воскликнул он и снова опорожнил чашу.

Вакханки, сатиры, флорентийпы, дикари, греки, куртизанки, воины окружили его с веселыми криками, забрасывая его весенними цветами. Вакханки карабкались на его пьедестал, чтобы обнять его. Одна из них увенчала его голову венком из золотого первоцвета.