Лейла Хугаева - Любовь и ненависть в Корнеллском университете

Именно эта атмосфера жизни в громадном международном академическом центре, где мне удалось найти таких глубоких, интересных, развитых, настоящих друзей; эта атмосфера философии, науки, искусства и человечности, которой они меня окружили; атмосфера дерзкой фронды всему посредственному, невежественному, пошлому и составляло то острое, сногсшибательное чувство счастья, которое стало источником моей творческой энергии вплоть до этих дней.

Я любила каждого из них и всех вместе взятых; я верила каждому из них как самой себе или даже больше; я уважала каждого из них и восхищалась ими. Я одинаково скучала по нервной манере миссис Уэйн и толстым очкам Гюнтера; по подтяжкам Баруха и перепачканному красками Гийе; по длинным белокурым волосам Ричарда и по педантичности Джеймса. Это он познакомил нас с Флер, и мы так подружились, что даже после того как Джеймс и Флер перестали интересоваться друг другом в романтическом плане, мы оставались друзьями. И только Гия ворчал, что она не знает, что значит быть «настоящей женщиной». Флер обожала картины Гии и все ему прощала.

– Однажды ты станешь моим Сартром, – дразнила она его под наш общий хохот.

Океан хаотичных знаний, в котором я чувствовала себя утонувшей, становился все глубже и необъятнее, по мере того как потоки информации со всех сторон врывались в него, усиливая волнение и поднимая настоящий шторм в моей голове. Нервы натянулись до предела. Я понимала, что должна быть достойна своих друзей, что восхищение должно быть взаимным. Я тратила все свободное время на чтение, и всегда внимательно прислушивалась к тому, что говорили мои друзья. Я чувствовала себя так, словно была героиней глобального приключенческого сюжета, и как у всякой героини, несмотря на все трудности и препятствия, у меня хватит силы преодолеть все барьеры. Я боролась и была счастлива этой борьбой. Я училась, и полученные знания только усиливали мою жажду знаний. Я общалась со своими друзьями и была счастлива тем восхищением, которое они мне внушали.

Мы закрыли первые семестры на самые высокие балы. Наша небольшая компания все больше и больше выделялась среди тысяч студентов населявших главный кампус в Итаке. Ричард стал первым писать в местные газеты. Его журналистские отчеты шли на ура. Картина Гии пользовались большой популярностью на местных выставках. Я стала понемногу писать небольшие художественные очерки в местные журналы. Джеймс, Барух и Гюнтер печатали научные статьи.

Лекции мамы Ричарда, которая отважно критиковала романтизм с позиций реализма стали пользоваться большим успехом. Статьи Флер о французской революции и о феминизме Симоны Бовуар тоже нашли своих почитателей, и вокруг Флер стало собираться движение феминизма. Как ни трудно мне было поспевать за моими друзьями, этот дерзкий вызов и коммуна нашего духовного единства делали меня бесконечно счастливой. Так прошел еще один семестр.

Наконец, в последнем весеннем семестре, когда дело стало клониться к летним каникулам, все стали готовится к двум главным праздникам весны в Корнелле: Дню Дракона, одной из старейших традиций ВУЗа (с 1901 года), празднуемому 17 марта, в день Святого Патрика, и Дню Весны – празднование последнего дня семестра.

Как все первокурсники мы очень ждали День Дракона, чтобы посмотреть на ритуальную церемонию: как студенты пронесут дракона, сооруженного студентами архитекторами, через центральную площадь кампуса и потом сожгут вместе с язвительными заметками, прикрепленными к нему. Это был великий день для нас. Мы были счастливы своей молодостью, своей дружбой, своими успехами, приближающимися каникулами, пьянящей красотой, окружавшей нас природы. Все пело, танцевало, смеялось вокруг нас.

– Я пойду танцевать, – вдруг сказал Ричард, когда мы шли мимо площадки, на которой страстно танцевали латинские танцы. Он не танцевал свои любимые танцы со дня смерти своего отца. – Пойдешь со мной? – повернулся он ко мне. Я говорила ему, что занималась в отрочестве в студии бального танца.

– Да, конечно. – Я не посмела бы отказать, так меня порадовала мысль, что он нашел в себе силы преодолеть горе. Но мне совсем не хотелось танцевать. Я не помнила движений, но музыка и пластика танца были у меня в крови как у всех, кто однажды увлеченно исполнял самбу, румбу или ча-ча-ча.

Мы закружились в пламенной самбе, сливаясь в гармоничных движениях в одно существо. Это было совершенно потрясающее, ни с чем несравнимое переживание. Друзья поздравляли нас после танца, в этом шуточном конкурсе мы заняли первое место. Мы все громко смеялись и пили соки с ореховым мороженным. Как вдруг к нам подошел очень красивый, высокий молодой человек и чинно представился: