Анастасия Колмогорова - Лингвистика информационно-психологической войны. Книга 1

Иногда используется термин «организационная война» для обозначения проведения разного рода мероприятий, направленных на ослабление или уничтожение противника, разрушение его организационных структур. Следовательно, можно говорить об организационном уровне ведения ИПВ. Примером войны на таком уровне может служить снятие с эфира федерального канала «Россия-24» 38-го выпуска «Бесогона» Никиты Михалкова, которое стратегически объясняется стремлением не допустить в эфир неугодную руководству канала информацию, а тактически оправдывается нарушением корпоративной этики в случае демонстрации фильма: «В эфире каналов холдинга не допускается появление материалов, которые наши коллеги по телевизионному цеху могут расценить как недружественные и тем более – оскорбительные. По опыту 1990-х российское телевидение знает, как возникают и к чему приводят “эфирные войны”» [http://lenta.ru/ news/2015/12/14/besogon/]. Другим примером организационной войны является широкое распространение так называемых «соросовских» учебников истории, суть которых заключалась в искажении истории России, направленном на изменение национального самосознания и в целом картины мира (подробнее об этом см., например, материал под названием «Уничтожение школы» в газете «Завтра» 2004 г., № 32).

Ощущается необходимость разработки методики выявления, анализа и типологизации языковых особенностей текстов ИПВ. Наблюдения над «манипулятивными играми в слова», занимающими важное место в информационной войне, содержатся, например, в книгах некоторых лингвистов: «Кто управляет Россией?» [Миронова 2010], «Игры в слова: манипулятивные операции в текстах СМИ» [Васильев 2013 б]. Однако не меньший интерес для лингвистов представляют публикации, которые, несмотря на то, что их авторы не являются филологами, содержат отдельные наблюдения над языковыми особенностями ИПВ, например над креативными «находками» акторов войны: «Так, создано слово “фашизоидный” как гибрид понятий фашиста и шизофреника и помещено рядом со словом большевистский» [Там же: 154]. И.Н. Панарин пишет, что в конце ХХ века широкое распространение получил «метод семантического манипулирования», который состоит «в тщательном отборе слов, вызывающих либо позитивные, либо негативные ассоциации и таким образом влияющих на восприятие информации (наш человек – разведчик, их – шпион и т. д.)» [Панарин 2012]. Или вот, например, наблюдения над использованием языковых средств реализации стратегии компрометации В.И. Ленина: «Среди интеллигенции стало распространяться ироническое отношение к Ленину. В одном из отраслевых институтов был даже выработан эзопов язык, в котором В.И. Ленин обозначался термином “бородейка”, а партработники – термином “пузанок”, рядовые люди, верящие в Ленина, – термином “совки”. Кстати, последний со временем получил очень широкое распространение» [Лисичкин, Шелепин 2005: 174–175].

Немаловажным считаем выявление возможностей тропеических, фигуральных и иных речевых приемов, используемых в ИПВ. Например, можно отметить широкое употребление приема трансформации прецедентного текста как способа искажения информации, например: Социализм – это советская власть плюс электрификация всей колючей проволоки (Твой Додыр. 2001. № 26). Ср. с высказыванием Ленина: «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны, ибо без электрификации поднять промышленность невозможно» [Ленин 1970]. Полнота и разнообразие использования речевых приемов в ИПВ должны составить предмет отдельного исследования.

Интересно замечание Д.Н. Зеркалова, правда в ином аспекте, о роли языковых средств в формировании исторического сознания народа и в какой-то степени в противостоянии психологическому воздействию: «…если бы удалось вырвать из национального сознания память о Победе, то для народа России была бы уничтожена система “всех важнейших линий интерпретаций настоящего”. Более того, была бы уничтожена система координат для оценки реальности, то есть была бы рассыпана мировоззренческая матрица народа. Он был бы лишен языка (“Риторических средств выражения”). Кроме того, народ был бы лишен и общих художественных и эмоциональных средств общения внутри себя и с государством – он утратил бы язык “высоких коллективных чувств” и язык “лирической государственности”» [Зеркалов 2012: 489].

Исследователи выделяют приоритетные направления государственной политики России по противодействию информационно-психологическим атакам [Авцинова 2011: 46: Мушта 2009: 41; Панарин 2012]. Языковой аспект проблемы противодействия такой войне должен входить в круг вопросов лингвистики ИПВ. Примером информационного противостояния и одновременно контрманипуляции может служить публикация в газете «Завтра», в которой доказывается, что в слове «ватники», которое русофобы пытаются сделать символом отсталости, неполноценности русского народа, на самом деле нет ничего оскорбительного. Автор статьи пишет, что ватник – удобная и привычная русская одежда; в ватнике любил ходить император Александр Третий; войну с фашистами выиграли в ватниках; это «самая массовая и самая демократичная зимняя одежда в мире, спасшая от холода миллионы жизней»; в ватнике проходил лагерный срок А. Солженицын; в нем ходил нобелевский лауреат Иосиф Бродский, Борис Пастернак, Виктор Астафьев, Василий Шукшин. «Ватник на сегодня – это самая известная русская одежда. Ватник у миллионов людей символизирует не лентяев и лодырей, не пьяниц и воришек, а как раз наоборот – все самые героические деяния народа: период великих строек, период великой войны, период восстановления, или же самые трагические периоды в жизни страны: лагерные репрессии, ссылки, тяжёлый труд. Так что ватник – это звучит гордо» (Завтра. 2015. № 21).