Юлия Детинко - Политическая коммуникация - опыт мультимодального и критического дискурс-анализа

В этом смысле «чужой» близок образу врага. По определению В. И. Жельвиса, «враг – это чужой, отношения с которым выясняются на поле брани в прямом и фигуральном смыслах» [Жельвис, 2001], цит. по: [Карасик, 2011: 239]. В. И. Карасик отмечает, что системообразующим признаком врага является наличие угрозы с его стороны группе людей, с которыми себя идентифицирует индивид [Карасик, 2011: 239], при этом враги различаются по характеру угрозы (уничтожение индивида либо народа, гибель души, угроза священной идее, опасность для среды обитания и т. д.), по масштабу, или степени угрозы (глобальные и локальные), по уровню (конкретные и символические), по проявлению (явные, или внешние, и скрытые, или внутренние) [Там же: 239–240]. Чужой становится врагом, если чужой проявляет любую форму агрессии по отношению к группе субъекта [Там же: 239].

Однако, даже осознавая, что «чужое» несет в себе явную негативную информацию, к нему можно относиться по-разному. Т. В. Цивьян отмечает, что «иной может принимать разные значения в поле оценочного противопоставления “хороший/плохой”, и это дает дополнительные возможности для вариативного членения мира» [Цивьян, 2009: 9]. Прежде всего это выражается в смене сугубо негативного отношения к «чужим» на терпимое отношение, которое при определенных обстоятельствах может перейти в положительное. Концепт «чужой» трансформируется в толерирующий концепт «другой».

Вопрос о разграничении понятий «чужой» и «другой» поднимается в психологии и философии [Вальденфельс, 1995; Корчак, 2006], этнокультурологии и межкультурной коммуникации [Визгин, 2001; Гришае-ва, 2003а; Иссерс, Рахимбергенова, 2007 и др.]. В широком смысле оппозиция «свой-другой» характеризуется как когнитивная основа для формирования толерантной личности [Гришаева, 2003б]. С точки зрения межкультурной коммуникации одной из причин восприятия «чужого» как «другого» является стремление эмпатически войти в другую культуру, идентифицироваться с нею, освоить ее изнутри, не теряя «своего» в процессе взаимодействия культур [Пивоев, 1998: 12].

В исследованиях европейских лингвистов нет четкого терминологического разграничения «чужого» и «другого», однако делается акцент на функциональной двойственности понятия others, особенно характерной для политического дискурса. Так, по утверждению Л. П. Сего, «политическая чужеродность, в противовес распространенному мнению, не является абсолютно негативной. Политика, сама по себе, за исключением очевидных оскорблений, не так агрессивна» [Sego, 2001: 110].

Идея двойственного отношения к «чужим» или «приходящим извне» закреплена в языке и имеет очень глубокие корни, проявляясь в специальных значениях понятия «чужой». Анализ древних языков позволил выделить следующие значения: 1) чужестранец; 2) чужестранец, пользующийся правами гостеприимства; 3) тот, кто приходит извне; 4) тот, кто находится вне пределов общины [Бенвенист, 2010: 368]; 1) гость; 2) купец; 3) враг [Черных, 1999]; 1) чужой как друг и чужой как гость, пользующийся покровительством; 2) чужой как враг, угрожающий, как соперник, или враг в собственном смысле слова [Сараджева, 2005: 31].

Дихотомия «свой-чужой», являясь базовой для политической сферы, наиболее удачно подходит для осуществления политических манипуляций, «ибо априори заключает негативные/положительные смыслы и способна быть наполненной любым содержанием, отражающим интересы различных социальных групп» [Григорьева, 2010: 328]. Дискурс о других (чужих) может принимать форму либо прямой дискриминации при общении с «другими», либо непрямого письма или речи в негативной форме о «других» [Wodak, 2008: 295].

В политическом дискурсе концепт «чужеродность» может использоваться для выделения особенностей так называемой «воображаемой оппозиции», «воображаемого противника», взгляды которых расходятся с позицией данной политической группы. Чужеродность в политической коммуникации не несет в себе открытой вражды, а лишь является вероятной, но не реальной возможностью появления борющейся совокупности людей, противостоящей другой, точно такой же совокупности. Враг есть только публичный враг, поэтому все соотнесенное с такой совокупностью людей, в особенности с целым народом, становится в силу этого публичным. Осознание существования «врага» вовсе не предполагает его немедленного уничтожения. Напротив, «враг» заслуживает обходительного обращения, поскольку представляет потенциальную угрозу [Диспозиция…, 2007: 124].

Итак, при интерпретации отношений чужеродности в русле гуманитарных наук необходимо учитывать семантическую неоднозначность понятия «чужой» и определять его не только как неизвестное, непонятное, враждебное, таящее в себе угрозу, но и как потенциально нужное, привлекательное, требующее толерантного отношения. В связи с этим отношение к «чужим» в политическом дискурсе может варьироваться от негативного до нейтрального или положительного. Понятие «чужой» всегда опосредовано понятием «свой», поэтому не является объективной категорией и зависит от интерпретации и установки адресанта: с изменением перспективы исследования меняется установка на то, кто является «чужим» в данных конкретных условиях (народ – власть, правящая партия – оппозиция, Восток – Запад, Россия – Великобритания, Conservatives – Labourists, Cameron – Brown и др.). Социальный и культурно-исторический контексты являются определяющими при интерпретации отношения к «чужим» в политическом дискурсе. Конструирование чужеродности обладает рядом характеристик, свойственных процессу идентификации групп. Поскольку идентификация групп осуществляется через репрезентацию в дискурсе, можно заключить, что отношения чужеродности также конституируются в дискурсе как форме социолингвистической реальности.