Алексей Чурилов - Участие третьих лиц в исполнении гражданско-правового обязательства

Представляется, что разница принципиальная, и она прослеживается в последствиях таких действий. В механизме действия в чужом интересе без поручения гестор приобретает права в отношении доминуса в рамках регулятивного обязательства, независимо от того одобрил он или нет эти действия после их совершения гестором. При неосновательном обогащении лицо, которое ошибочно предполагало, что погашает свой долг, приобретает в отношении должника (неосновательного приобретателя) требование, составляющее содержание охранительного (кондикционного) обязательства.

Данный пример, касается тех случаев, когда ошибочные действия участников гражданского оборота, не являющихся третьи лицом – участником обязательства, погашают обязательственную правовую связь должника и кредитора, порождая на стороне должника неосновательное обогащение. Однако формирование неосновательного обогащения является далеко не единственным последствием совершения действий, выходящих за пределы действий участника обязательства. Например, лицо может намеренно совершать действия в интересах заинтересованного лица после того, как ему стало известно, что таковые им не одобряются. Является ли такое лицо гестором? Очевидно, что нет: лицо, вышедшее за пределы добросовестности при совершении действий в чужом интересе, утрачивает статус гестора. Вместе с тем подобные действия приводят к прекращению обязательства, но не влекут никаких последствий ни для кредитора этого обязательства, ни для его должника. На кредитора погашенного обязательства не может быть возложена обязанность по возврату исполненного лишь на том основании, что оно не подлежит квалификации в качестве неосновательно приобретенного имущества (п. 4 ст. 1109 ГК РФ). А для должника какие-либо последствия имущественного характера в пользу недобросовестного исполнителя исключаются по той причине, что действия последнего были совершены за пределами их возможной квалификации в качестве действий в чужом интересе [37] Исключение составляет случай, предусмотренный п. 2 ст. 983 ГК РФ, когда гестор может действовать против воли доминуса, на котором лежала обязанность по содержанию кого-либо. .

Н.О. Нерсесов, отграничивая представительство от иных форм воздействия «иных» лиц на договорную связь, выделял фактическое соучастие (существующее в трех основных формах – совет или помощь при формулировании сделки; исполнение обязательства третьим лицом; действия посыльных, рукоприкладчиков, учреждений связи, которые лишь доносят волю до контрагента), юридическое соучастие (соучастие, которое необходимо для возникновения сделки, – дача согласия на совершение юридически значимого действия – материальное соучастие; действия лиц, участвующих при совершении юридически значимого действия, – формальное соучастие) и ситуации, при которых для одного лица вытекают юридические последствия из сделки, заключенной другим помимо воли последнего (к этой форме ученый относит, в частности, римскую конструкцию необходимого представительства) [38] Нерсесов Н.О. Понятие добровольного представительства в гражданском праве. М.: Типолитография И.И. Смирнова, 1878. С. 1–79. См. также Кулаков В.В. Формы участия третьих лиц в обязательстве // Российский судья. 2009. № 7. С. 18–23. . Изложенное позволяет утверждать, что Н.О. Нерсесов проводил четкую границу между представителем и третьим лицом – участником обязательства.

Е.Л. Невзгодина, отталкиваясь от установки, что представительство является одной из форм участия третьих лиц в правоотношении [39] Невзгодина Е.Л. Представительство как универсальная форма гражданско-правового посредничества: монография / под ред. А.И. Казанника. Омск: Ом. гос. ун-т. С. 142. , приходит к выводу: «представительство… являет собой один из случаев исполнения обязательства третьими лицами» [40] Там же. С. 153. , что, в свою очередь, привело к необходимости разграничения представительства и возложения исполнения обязанности должника на третье лицо. Вместе с тем предложенная Е.Л. Невзгодиной концепция восприятия представительства как одной из возможных форм исполнения обязательства третьим лицом, противоречит ее же выводу о том, что, во-первых, представительство представляет собой правоотношение и, во-вторых, что в рамках этого правоотношения одно лицо выступает от имени другого [41] Там же. С. 107. .

Очевидно, что представитель в принципе не может выступать в качестве третьего лица в обязательственном правоотношении, поскольку фигура представителя полностью поглощается фигурой одной из сторон, а в результате действий представителя права и обязанности возникают непосредственно у представляемого. Фигура представителя в динамике обязательства как самостоятельного субъекта, отличного от представляемого, для другой стороны обязательства безразлична. Представитель в качестве отдельного субъекта, отличного от субъекта, выступающего на стороне представляемого, воспринимается только во взаимоотношениях между представителем и представляемым. Правовое основание, на котором представитель включается в динамику обязательства, не является тем, что мы называем основанием участия третьего лица в обязательственном правоотношении в качестве его участника. И если речь идет о том, что представитель выступает на стороне должника в обязательстве, то имеется в виду, что действия представителя воспринимаются как действия должника (представляемого), а значит, исполнение обязательства представителем есть не что иное, как исполнение обязательства должником, но не исполнение обязательства третьим лицом за должника.