АС виллар.indd

До конца XIX века ссыльных не делили по половому признаку, но потом стали отделять холостых от семейных. В семейные партии включали одиноких женщин и детей. Эта реформа не сильно изменила ситуацию, поскольку и между семейными процветал разврат.

Партия проходила не более трех верст в час в туче пыли, поднимаемой множеством ног, закованных в кандалы. В нескольких верстах от Томска арестанты проходили мимо часовни, и многие снимали шапки и крестились, бормоча молитвы. В то время даже закоренелые разбойники и убийцы вспоминали о Боге.

Первый привал делали верст за пятнадцать до Томска. Сюда приходили сельские старухи и девушки с провизией: молоком, квасом, хлебом, салом, крутыми яйцами и пирогами с рыбой. Арестанты раскупали продукты, питались группами или в одиночку и часа два отдыхали, растянувшись на земле. Пройти 15 верст непросто и для здорового человека, даже налегке, а для арестанта, несколько месяцев просидевшего в тюрьме и скованного кандалами, это очень тяжелое дело.

Смертность среди кандальников в зимний период доходила до 45%, а среди детей, идущих со своими матерями, — до 70%. Больных и ослабевших по распоряжению офицера везли на телегах, но транспорта на всех не хватало. Писатель Константин Станюкович, сам бывший ссыльный, недаром называл тракт «адской дорогой», «убийственной дорогой», а Антон Чехов писал, что это «самая большая и, кажется, самая безобразная дорога во всем свете».

В пути опытные бродяги инструктировали новичков. Старые каторжники знали Сибирский тракт как свои пять пальцев, и не только дорогу, но и характер каждого конвойного офицера между Томской тюрьмой и Карийскими рудниками. Они не раз бежали с каторги и с этапов, и пережитые ими в тайге опасные приключения, решительный и смелый характер делали их вожаками арестантских партий. Вожаки с гордостью говорили: «Острог — мой отец, а тайга — моя мать!» Вся их жизнь проходила в переходах от одного «родителя» к другому.

Народное кандальное творчество

Под дождем и пронизывающим ветром, в мокрый снег идет голодная усталая партия. Грязь на дороге по колено. Несмотря на холод, многие сняли с себя неудобную обувь и месят слякоть босыми ногами. Женщины с грудными детьми и больные едут на телегах. Когда колонна подходит к деревне, артельный староста просит конвойного офицера разрешения спеть «милосердную» для сбора милостыни. Проходя через населенный пункт, сотня кандальников затягивает песню, похожую на рыдание и стон:

Милосердные наши батюшки,

Не забудьте нас, невольников,

Заключенных, Христа ради!

Пропитайте-ка, наши батюшки,

Пропитайте нас, бедных заключенных!

Сожалейтеся, наши батюшки,

Сожалейтеся, наши матушки,

Заключенных, Христа ради!

Мы сидим во неволюшке,

Во неволюшке, в тюрьмах каменных,

За решетками за железными,

За дверями за дубовыми,

Распростились мы с отцом, с матерью,

Со всем родом своим, племенем.

Под аккомпанемент звякающих цепей эта песня производит неизгладимое впечатление на публику. Бабы и дети выходят на улицу и кладут в мешки нескольких арестантов, назначенных артелью сборщиками, хлеб, мясо и другие продукты. На привале кандальники делят провизию, и это хороший приварок к тому, что они могут купить на свои 10 копеек.

На этапе арестантам устраивают перекличку и на ночь запирают в холодных, неотапливаемых камерах. Правительство так мало заботилось о здоровье каторжников, что расходы на их одежду и питание были меньше, чем средства, затрачиваемые на их похороны.

Карийские рудники

Работа в руднике зимой продолжалась с семи часов утра до пяти часов вечера, а летом — с пяти утра до семи вечера. Немалая часть этого времени уходила на дорогу от тюрьмы и обратно. Ежегодная добыча золота на Каре составляла 11 пудов, которые полностью шли в частную казну царя. На самом деле золота добывали гораздо больше, но многие арестанты из вольной команды прятали драгоценный песок и продавали его контрабандистам за водку и табак, а те увозили его за китайскую границу.

В награду за хорошее поведение в каторжных тюрьмах были созданы так называемые вольные команды. Благодаря этому новшеству в сибирское население каждое десятилетие вливались три-четыре тысячи уголовных преступников. Женам и детям арестантов разрешалось жить в этих командах. Они получали пособие от правительства, которое надеялось, что семейная жизнь окажет благотворное влияние на преступных отцов, но результат был противоположным.