Майя Волчкевич - «Вишневый сад». Очень русская комедия

Написанную в 1884 году «Драму на охоте» отделяют от «Вишневого сада» почти двадцать лет, но картина лежащего на столе садовника Франца, «худого как скелет», будто предвосхищает финал последней пьесы Чехова, трагическую смерть старого Фирса.

Разоренная барская усадьба, роскошный, экзотический сад и бильярд как бы соединяются в поэтике Чехова в некий единый образ, чрезвычайно важный и выразительный в пьесе о разорении рода, гибели сада и проигранной жизни. В 1903 году, в письме от 14 октября, размышляя о возможных исполнителях ролей, он писал жене, О. Л. Книппер-Чеховой: «Гаев – для Вишневского. Попроси Вишневского, чтобы он прислушался, как играют на биллиарде, и записал бы побольше биллиардных терминов. Я не играю на биллиарде или когда-то играл, а теперь все позабыл, и в пьесе у меня все случайно. Потом с Вишневским мы сговоримся, и я впишу все, что нужно». Но герой-игрок не был случайным.

Страсть Гаева к игре и страсть к речам стали сутью его натуры. Можно представить, как Гаев витийствовал в кругу приятелей, какие тосты за общественное благо и высокие идеалы произносились за столом. Клубы, обеды и игра – все в прошлом за неимением средств. Но «фантомная» жизнь Гаева продолжается, он просто не в силах остановиться. Даже Раневская, далеко не образец здравомыслия и трезвого отношения к жизни, саркастически комментирует очередной «прожект» брата по спасению сада: « Это он бредит. Никаких генералов нет ».

Во втором действии «Вишневого сада» она же с усмешкой замечает: «Зачем так много говорить? Сегодня в ресторане ты говорил опять много и все некстати. О семидесятых годах, о декадентах. И кому? Половым говорить о декадентах! » Но Гаеву поговорить хочется. Раззадоренный речами других персонажей, он начинает негромко, « как бы декламируя », произносить: « О природа, дивная, ты блещешь вечным сиянием, прекрасная и равнодушная, ты, которую мы зовем матерью, сочетаешь в себе бытие и смерть, ты живешь и разрушаешь…» Трофимов обрывает его: « Вы лучше желтого в середину дуплетом ».

В романе Толстого Стиве Облонскому влиятельные друзья и приятели подыскивали «хорошее место». Гаев тоже уповает на прежние знакомства и связи. Размышляя о том, как спасти вишневый сад, он важно говорит: «В четверг я был в окружном суде, ну, сошлась компания, начался разговор о том, о сем, пятое-десятое, и, кажется, вот можно будет устроить заем под векселя, чтобы заплатить проценты в банк ». Потом он сообщает, что его «обещали познакомить с одним генералом, который может дать под вексель». Примечательна лексика Гаева: « Мне предлагают место в банке. Шесть тысяч в год… » Его «обещали познакомить», «можно будет устроить заем». Гаеву кажется, что он, как и прежде, окружен приятелями и приятными людьми, которые будут рады оказать ему услугу.

На старости лет ему придется заняться весьма непривычным для него делом – пойти служить. Кто-то из прежних знакомых сжалился над лишенным дохода Леонидом Андреевичем и нашел ему место. Наверное, Гаеву нашли «доходное» место так же, как родственники и приятели ищут его для Облонского, чьи дела – «в дурном положении».

Толстой с юмором описывает «теплое» место со сложным названием, на которое нацелился Стива: «Это было одно из тех мест, которых теперь, всех размеров, от тысячи до пятидесяти тысяч в год жалованья, стало больше, чем прежде было теплых взяточных мест; это было место члена от комиссии соединенного агентства кредитно-взаимного баланса южно-железных дорог и банковых учреждений» . Ирония состоит еще и в том, что «банковскими служаками» окажутся люди, подобные Облонскому и Гаеву, очаровательные расточители и моты.

Гаев сообщает об этом со своей извечной присказкой: « Я банковский служака, теперь я финансист… желтого в середину ». Хотя ни к чему, кроме как к игре в бильярд, Гаев уже не способен, над чем иронизирует Лопахин: « Леонид Андреич, говорят, принял место, будет в банке, шесть тысяч в год… Только ведь не усидит, ленив очень…»

В сцене прощания с домом, где прошло его детство, Гаев, по своему обычаю, не может удержаться от речей, хотя ему хочется плакать: « Друзья мои, милые, дорогие друзья мои! Покидая этот дом навсегда, могу ли умолчать, могу ли удержаться, чтобы не высказать на прощанье те чувства, которые наполняют теперь все мое существо…» Племянницы в ответ привычно умоляют его замолчать, и он, так же привычно, уныло откликается: «Дуплетом желтого в середину… Молчу… »