Н. Холодный - Конец Петербурга

Итак, после первых дней страха все опять пошло своей дорогой, и мы, получив минутную встряску и не извлекши из нее ничего поучительного, отдались снова обычным, житейским дрязгам.

Дня через два после появления интервью с астрономом, утром, когда мы с Верой еще не решили вопроса, следует ли нам вставать, вдруг слышим скрип: дверь приотворяется и отверстие просовывается нос Пети и раздается звучный, так называемый сценический шепот:

— Можно?

— Вали, — машу я рукой.

Появляется Петя весь и в новом костюме.

— Что, каково?

Мы критическим взглядом обозреваем его и говорим с видом знатоков:

— Хорошо!

Потом Петя садится с озабоченным видом на кровать:

— Что ж, братцы, горевать-то ведь толку мало: комета еще далеко, да, может, из нее ничего путного и не выйдет. А пить-есть каждый день надо. Так ли я говорю?

— Правильно.

— Вот то-то и есть. Поэтому продолжать спектакли мы будем, и тут-то я вас прихлопну.

— То есть как?

— Да так, что вы мне нужны.

— Для какой такой экстренной надобности?

— В воскресенье идет у меня «Русская свадьба», и мне нужно бы побольше хор. Выручайте друга!

Вера в восторге и начинает высчитывать, кого еще можно привлечь к ответственности. Хор, оказывается, порядочный: Федя, Нина, Володя, Надя, Татьяна Ивановна, Клавдия Петровна. Я, человек практический, охлаждаю ее восторг замечанием:

— Да ведь мы не знаем, что надо петь.

— Это мы устроим, — успокаивает Петя. — Я и Нина знаем все мотивы, и мы пройдем их несколько раз под рояль. А некоторые из них все, наверное, знают: «Славу», например, «Уж я золото хороню».

Их мы, оказывается, тоже знаем, и это преисполняет нас надеждами.

Но надо же что-нибудь выторговать у Пети; я с важным видом говорю ему:

— Только мы с Верой дешево не возьмем.

— Да уж не обижу: разочту по денежке, полушку в придачу.

— Ну, по рукам.

Весь этот день был посвящен разговорам о предстоящем дебюте. Опрошены были все намеченные Верой лица, и все они изъявили свое полное согласие. Только Надя как-то вдруг скисла: она видимо, вовсе не желала, чтобы Володя вращался в обществе барышень.

В свое время наступает и воскресенье. Погода не слишком великолепная, но нам теперь море по колено: мы ведь собираемся играть или, по крайней мере, стоять на сцене настоящего театра. Все в сборе.

Тут начались козни Нади; сейчас она побежала к себе, порылась в сундучке и нашла там болезнь, подержанную, правда, но ничего, сойдет. Тогда она возвращается:

— Поезжайте уж без меня. Мне что-то нездоровится.

Вера даже окрысилась:

— И всегда у тебя не вовремя! Ну, да знаем мы твои болезни! Собирайся лучше!

— Как же я поеду, если больна? Ты Бог знает, что говоришь.

— Ну, если ты больна, то пусть Володя едет.

— Если он хочет, пусть едет.

И испытующий взгляд на Володю. Он, бедняга, в большом затруднении: и ехать ему хочется, и неловко как-то. Наконец, он нерешительно говорит:

— Ну что ж, пожалуй, я поеду.

Молниеносный взгляд и ледяные слова:

— Так. Значить, ты хочешь оставить меня одну, больную?

И вышла королевой. Володя пошел переговорить с нею и не вернулся.

Как бы то ни было, но мы едем и ужасно торопимся; Петя все время должен был унимать наше нетерпение. Бедный! Он ехал на страду, а мы, с позволения сказать, гастролировать.

Наконец-то мы добрались до вожделенного сада. Странно! Никто не устраивает нам торжественной встречи, никто даже — о ужас! — не обращает на нас внимания; собака, рывшаяся невдалеке в куче мусора, и та совершенно пренебрегла нами, хотя в то же время какой-то рабочий, проходивший мимо, заслужил от нее самое лестное к себе отношение: она бросилась за ним и залилась уши раздирающим лаем. Как она орала! Можно было подумать, что ее режут на кусочки.

Наконец пароксизм ярости прошел: рабочий вышел из сферы владения собаки. Она приостановилась на секунду и еще раза два тявкнула резко, отрывисто, потом повернулась и, стоя уже боком к своему антагонисту, чуточку подумала и, медленно заворотив морду в его сторону, еще раз тявкнули, но уже глухо, как бы в задумчивости. Хотела ли она сказать: «Ну, наплевать»? Или посылала прощальный привет? Это навеки осталось для меня тайной.

Вот и здание театра. Спереди он не имеет стен, и мы видим, что занавес поднят, и на сцене несколько человек, которые приветствуют Петю возгласом:

— Что ж ты, братец, опоздал? А еще режиссер называешься. Какой ты нам пример подаешь?

Но Петя строг.