Александр Левинтов - Человечность

У мормонов дело дошло уже до заключения юридических отношений с их Богом и купле-продаже загробного брака, вечного блаженства, крещения усопших (с выплатой за них положенной десятины, по-видимому) и других коммерчески выгодных таинств.

Коммерсализация Бога, а заодно его технологизация, компьютеризация, вовлечение в Интернет и GreenPeace, автоматизация и торговля им togo, навынос – закономерный и неизбежный итог трепания имени Божьего по свету.

– Боже!

– Чего?

– Да, ничего, это я просто так.

– А, ну, ладно. Если что, то Я здесь. Зови, если, конечно, нужно.

«Я в Бога не верю» – говорит атеист, – «но я верю в некий Высший Разум, в то, что кто-то и для чего-то все это создал». Увы, представления верующих о Боге, если они не цитируют, гораздо неопределенней и туманней. Либо, в прямую противоположность, примитивно иконические. Предметные и вещные представления о Нем, конечно, увеличивают зрительную и осязательную достоверность присутствия, но чего: Его или нашей наивности?

Богом по понятию оперируют – какой кошмар! что за выражение?! – только профессионалы: богословы, философы, преподаватели научного атеизма (теперь они все преподаватели этики и истории религии, кажется).

Крайности унижения Бога достигли феминистки, с бабьей дури начавшие обсуждать Его сексуальную принадлежность и ориентацию.

Я думаю, Он скоро отвернется от нас совсем и лишит последнего удовольствия конца света и Суда: судиться с этими? Да они сами кого хочешь затаскают, а их адвокаты такие найдут доводы, зацепки и аргументы, что лучше не связываться и не пачкаться.

Боже мой, Боже мой! Во что мы превратили Тебя и во что превратились от этого сами? А ведь как Ты предупреждал нас о неведомости нам пути Твоего! Но мы все прем и прем, с Лениным или с Тобою в башке, с наганом и кошельком в руке, уверенные, что движемся верной дорогой, товарищи!

Можно ли испытывать стыд за Бога? – Разумеется, нет, Он ведь и есть наша совесть, наш стыд. Но мы можем испытывать угрызения за свои поползновения, использование и употребление, за свои слова и деяния, за свои подмены и лукавства.

А для этого прежде всего необходимо вырвать это слово из обихода, перестать клясться и сквернословить им, оставив его только для одинокой молитвы и тишины покоя.

Что есть история

История не есть хронология или хроника, не есть летопись, анналы и жизнеописание. История весьма подозрительна с точки зрения ее научности. Несомненно, что история есть сильнейшее средство политики, средство власти и манипуляции людьми – в этих случаях это грязная история, вполне в духе грязной политики.

История во многом является творчеством, прежде всего в том, что доставляет историку такое же наслаждение и утешение, как музыканту – сочиняемая или исполняемая им мелодия, поэту – стихи, художнику – живопись.

Вместе с тем, история – безусловный жанр литературы, как никакая другая наука. Лишь география может сравниться по занимательности с историей, да и то, разумеется, не всякая, а именно история мореплаваний, открытия и освоения неведомых земель, историческая география, а также «География» Геродота, которая давно превратилась в историю.

Можно перебрать довольно длинный компрегентный ряд, что есть или не есть история.

В античные времена, когда история только начиналась, история была единственной наукой. Математика, физика, геометрия входили в философию, география была жанром литературы, нечто вроде фантастики. А под наукой подразумевалась только история. Она так и называлась хистерос, что значит матка. Истерика – это зов, голос матки, нечто утробное.

История нужна, прежде всего, для поиска смысла. Плыть в дерьме бессмысленности никому неохота. Всем хочется знать – а зачем? Зачем столько крови и жертв – и все впустую, все жертвы напрасные и почти всегда безвинные? Ведь не может же быть так, чтоб все это: просто так – ошибки и зигзаги исторического процесса, напрасная трата человеческого материала и времени. Мы тщимся и из кожи вон понять хотим, что же мы такое делаем и зачем? Потому что всякий честный человек понимает, что никаких исторических личностей нет, в том смысле, что никто никогда не действует в расчете на историю, даже самые маниакальные наполеоны, стоящие в позе гениев истории, реально поступают и сообразуются не с ней, а со своими микроскопическими, сиюминутными целюшечками и притязаньицами. Наполеоны лишь равняются на других наполеонов, и потому им кажется, что раз предыдущие наполеоны – исторически заметные микробы, то и они могут стать такими же или даже еще больше, в размер бациллы. При этом смысл истории улавливается не в действиях и актах, как бы велики они ни были, а в их рефлексии, которая безразмерна и потому в состоянии вмещать в себя гораздо больше содержания, чем одна отдельно взятая жизнь.