Генри Манс - Как любить животных в мире, который создал человек

Превосходство человека проявляется не в том, что мы когда-то себе представляли. В головном мозге африканского слона намного больше нейронов, чем у нас. Мозг других млекопитающих схож с нашим по строению. В мозге рыб, птиц и насекомых меньше нейронов, и кора в нем отсутствует, однако это, кажется, не мешает ему выполнять многие аналогичные функции. Уже известно, что развитые умственные способности есть у попугаев и осьминогов, поэтому больше нельзя судить животных по их генетической близости к человеку. Может быть, если – или когда – человечество вымрет, на планете в ходе эволюции начнут доминировать и займут наше место другие виды – например, потомки сегодняшних крыс и воронов. Цитируя американского защитника природы Альдо Леопольда, люди – «лишь попутчики других существ в одиссее эволюции».

Я помню, как в моем детстве взрослые ругали мультфильмы Диснея за «антропоморфных» животных. Для ученых антропоморфизация означает предположение, что животное испытывает те же эмоции, что и мы, поскольку оно ведет себя аналогичным образом. Как и все допущения, оно не лишено недостатков, но Франс де Вааль, ведущий специалист по приматологии, считает, что избегать антропоморфизации еще рискованнее. С точки зрения способностей и эмоций полезнее всего видеть себя в континууме с другими животными, и то, что мы не можем решительно утверждать, какие эмоции они испытывают, больше говорит об ограничениях наших научных методов, а не об ограниченности их восприятия.

В то же время есть особенности, которые присущи только человеку. Де Вааль убежден, что (сложный) язык – единственная «уникально человеческая» черта. А вот Кон Слободчикофф, специалист по поведению животных, обнаруживший у луговых собачек разные сигналы, с этим не согласен. Однако имеется мало свидетельств, что животные обсуждают вчерашние события. Уникальным для человека может быть ощущение смертности, и, несомненно, наш уровень самосознания и планирования будущего выходит далеко за пределы того, что наблюдается у других животных. Файнберг и Маллатт указывают, что форма сознания, которой обладают птицы, рыбы и насекомые, не столь богата, как наша, и, например, не позволяет им размышлять о собственных ощущениях.

С моральной точки зрения, однако, самое существенное различие между нами и другими животными заключается в том, что у нас есть власть определять их судьбу. Мы держим в своих руках жизни миллиардов особей – млекопитающих, птиц, рыб, насекомых и так далее – и будущее миллионов видов. В начале ХХ века люди в какой-то момент прошли точку значительного воздействия на половину свободной ото льда суши и – путем изменений климата, разрушения мест обитания и неустанной эксплуатации природных ресурсов – стали доминирующей силой на планете. Чтобы отличить современный период от предшествующих эпох, ученые называют его антропоценом. На практике это означает, что, куда ни глянь, видны наши следы: все виды реагируют на наше присутствие, наш спрос на ресурсы, производимые нами отходы, пластмассу и парниковые газы. Этот мир построил человек, но вместе с властью приходит ответственность.

Хорошо обращаться с животными полезно для нас самих. Без экосистем, ключевым элементом которых являются другие животные, у нас не будет чистой воды, углерод не будет удаляться из атмосферы, берега не будут защищены от затопления. Многие сельскохозяйственные культуры не смогут расти без опылителей – насекомых и птиц. Чарльз Дарвин считал, что ни один вид не «сыграл такой важной роли в мировой истории», как дождевые черви, благодаря которым стало возможным сельское хозяйство. Наверное, глупо перечислять, что дают нам другие животные, потому что без них мы вообще ничего не имели бы. Тем, кто считает, будто люди создадут автономные колонии на Марсе без других видов, стоит провести некоторое время с учебником экологии – и с владельцем домашнего питомца.

Тем не менее нам непросто постичь существование других существ, обладающих сознанием. Когда я учился в университете, природу все еще считали подчиненной экономике, а не наоборот. Считалось само собой разумеющимся, что жизнь животных не имеет ценности сама по себе. Если мы готовы платить за то, что они есть, – например, потому что нам нравится смотреть на них в бинокль или потому что они опыляют наши растения, – прекрасно. В противном случае их исчезновение и страдания не будут представлять экономического ущерба. Это не первый случай, когда экономическая теория дает сбой: если признать, что некоторые животные обладают сознанием, могут испытывать боль и имеют социальные отношения, придется признать и то, что их жизни имеют ценность. Джейн Гудолл однажды отреагировала на смерть Фло, дикой самки шимпанзе, которую она знала одиннадцать лет, такими словами: «Даже если бы я не приехала и не записала ее историю, вторгнувшись в эти нетронутые места, жизнь Фло все равно была бы важной и ценной, полной смысла, энергии и жизнелюбия».