Борис Яровой - Сильный искусственный интеллект и его облачное Царство

– Не против, что мы на «ты»? – запоздало спрашивает он. – Не воображай, что своей славой я обязан тебе. Тебе не повезло, потому что ты выживаешь не в том месте. Даже если бы ты написал «Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий» слово в слово, у тебя его все равно бы ничего бы не было. Потому что ты – это ты, а я – это я.

Он берет меня под локоть.

– Даже такой, какой ты есть, ты раздражаешь. Ты действуешь на нервы ученым, потому что говоришь о науке, не купив даже диплом о высшем образовании. Ты раздражаешь политиков, потому что говоришь о государстве, а сам принадлежишь к вымершему народу. Наконец, ты раздражаешь творческую интеллигенцию, потому что они не знают, к какой категории отнести твой «digital science art». И это непоправимо.

Харуки останавливается и смотрит на меня.

– Теперь, когда я вижу тебя перед собой, я уверен, что ты всегда всех раздражал. Учителей в школе, приятелей и даже членов семьи. И знаешь почему? Потому что люди чувствуют, что ты хочешь, чтобы все было иначе.

Я хочу говорить, защищаться, но не могу. Слова застревают в горле. Как этот человек, которого я вижу в первый раз, смог меня так хорошо понять?

– Речкабо, у тебя очень оригинальные идеи. Так согласись, чтобы они были подхвачены кем-то, кто может донести их до широкой публики.

У меня перехватывает дыхание.

– Вы считаете, что у меня никогда не будет успеха?

Он качает головой.

– Все не так просто. Возможно, ты прославишься, но посмертно. Могу тебе обещать, что через сто или двести лет какой-нибудь библиограф, желающий доказать свою оригинальность, случайно наткнется на твою Интернет религию и подумает: «А почему бы не ввести в моду пророка Речкабо, которого никто не знал при жизни?»

Харуки издает смешок, в котором нет никакой злости, как будто ему искренне меня жаль, и продолжает:

– На самом деле я должен бы ревновать. Ведь ты еще и Поэт. Ты не считаешь, что все, что я сказал, заслуживает хотя бы «спасибо»?

К своему удивлению, я бормочу: «Спасибо». Под утро я засыпаю в своей каморке легче, чем обычно. В обед мне звонит бухгалтер Харуки и мы договариваемся о первом бумажном издании моей книги.

Первая публикация моей книги вышла в таком искаженном варианте, что я прошу всех тех, кого интересуют мои взгляды на искусственный интеллект, судить об этом только по настоящей публикации. Сообразно уже давно принятому мною решению не подчинять свои творчество цензуре, которую я считаю безнравственным и неразумным учреждением, я стремился публиковаться только в оригинальном виде и формате. Именно поэтому я сразу намеревался издаваться за границей, но мой хороший знакомый, экономист Сатоши Накомото, узнав о содержании моей работы, просил меня провести первую презентацию именно здесь, на родине. Сатоши обещал провести мою книгу через цензуру в ее целости, если я только соглашусь на самые незначительные изменения, смягчающие некоторые выражения. Я имел слабость согласиться, и кончилось тем, что вышла работа, подписанная мною, из которой не только исключены некоторые существенные идеи, но и внесены чужие и даже совершенно противные моим взглядам и убеждениям мысли, слова и целые абзацы. Как это произошло? Сначала Сатоши незначительно изменил мои выражения. Например:

слово «логос» – словом «слово»

слово «Бог» – словом «Природа»

слово «вера» – словом «религия»

слово «церковное» – словом «христианское»

выражением «точка сборки» – словом «икигай»

слово «духовный» – словом «информационный»

и т. д. и т. п., и я не находил нужным протестовать. Когда же слова были составлены в текст, цензурой было заменено и вымарано целые предложения и контексты, и вместо того, например, где я говорил о пользе соционических страт и сословия, добавились постулаты о вреде кастовых варн. Но я согласился и на эти изменения! Думалось, что не стоит все расстраивать из-за отдельных тем и выражения. Когда допущено было одно изменение, не стоило протестовать из-за другого, из-за третьего… Так понемногу и вкрались предложения, пункты, публикации, параграфы, предписания, посылы, постулаты, парадигмы, изменяющие смысл и приписывающие мне то, чего я не мог и не хотел сказать. Так что, когда все завершилось, уже некоторая доля цельности и искренности была вынута из «Азбуки знаков».

Но можно было утешаться тем, что и в этом виде, она принесет свою пользу людям, для которых в противном случае она была бы недоступна. Но дело было не так. После публикации тестовой версии Сатоши отказался от всякого участия в этом деле, и цензура хозяйничала уже как ей было угодно. Цензура – это одно из самых невежественных, продажных, глупых и деспотических учреждений. Религиозные цензоры интересуются Интернетом также же, как я интересуюсь ролью мусульман в появлении Благодатного Огня, и столько же во всем этом понимают. Но! Получая хорошее жалованье за то, чтобы уничтожать все то, что может не нравиться их начальству – они сплошь и рядом пытались заменил мои мысли своими скрепами. Например, когда я говорил о распятом Христе, цензор добавлял «на кресте», т. е. как будто есть какая-то значимая разница, на чем человек принимает мученическую смерть: на кресте, на столбе или на дыбе. Приписывание мне утверждений, свойственных тем или иным ортодоксальным догматам и номинациям прошлого, я считаю одним из самых неверных и вредных действий, даже если оно совершается из самых благих побуждений. Я взрослый, самоактуализированный человек, с собственным жизненным и мистическим опытом. И в нем есть такое понятие, как самоцензура, и мне ее вполне хватает.