Максим Урманцев - Кто играет в кости со Вселенной?

Мне почудилось, что можно войти в историю самотеком, без особых усилий.

Школьные годы – это монотонный марафон. Уроки, домашние задания, каникулы, оценки, игры во дворе. И так десять лет. В моем марафоне случилось два важных поворота. Обоим я обязан отцу: если бы не он – ничего такого не произошло бы. В этом никакой мистики, просто его воля.

Первый: в третьем классе он отвел меня в шахматную секцию Ленинградского городского Дворца пионеров. Знаменитое место, откуда вышли чемпионы страны и мира. Я бодро начал – через полгода получил четвертый взрослый разряд, потом третий, потом второй. Дальше притормозил, но в седьмом классе выполнил норму первого разряда. И все, остановился. В любом деле каждый следующий уровень дается тяжелее – надо напрягаться, заниматься дополнительно, больше играть. А я, наоборот, стал отлынивать, меньше участвовать в турнирах. Так кандидатом в мастера и не стал. Но это во Дворце пионеров. А в классе никто не мог со мной тягаться – это знали все, что прибавило дополнительных очков популярности и самооценки. Шахматы дали мне пять важных навыков: азарт борьбы, умение перебирать в мозгу варианты, интуитивное мышление, быструю реакцию и умение держать удар. Но был и минус. В отличие от футбола этот вид спорта для меня – постоянный стресс: своих детей я не учил премудростям шахмат.

В этом месте рассказа хочу добавить такую ремарку. Путь в Аничков дворец, где в Ленинграде находилась главная шахматная секция, проходил по Невскому проспекту. В семидесятые годы на Невском во многих местах продавали мороженое. Я иду весь напряженный перед партией и вижу, как мой приятель по шахматам покупает пломбир.

– Привет! – говорит он. – Вот люблю поднять себе настроение сладеньким перед игрой.

– А я как раз после игры покупаю мороженое, – отвечаю ему.

– А почему после?

– Если выиграл – то на радостях, если проиграл – как утешение.

– Интересно! – говорит он. – Может, тогда покупать и до партии, и после?

– А мне только пятнадцать копеек дают – хватает на одно крем-брюле.

Эта история – иллюстрация того, что я не ждал от судьбы хорошего: настраивался на худший исход, чтобы перепад между ожиданием и фактом не травмировал психику. Сейчас понимаю, что так я отгонял успех от себя. Но, вспоминая детство, не скажу, что был махровым неудачником – победы и провалы чередовались без перекосов в какую-то сторону.

Второй жизненный поворот – переход в физико-математическую школу № 30 («тридцатку») в девятом классе. Хотя учителя английской школы меня не хотели отпускать, чинили административные препятствия, убеждали родителей: «у вас такой гуманитарный мальчик – куда вы его тянете?!», но папа настоял, сходил в гороно и получил официальное разрешение на перевод. В «тридцатке» первую же контрольную по математике я написал на «кол». Пришлось напрягаться – заниматься дополнительно. Легко математика и физика мне не давались. Да и по всем другим предметам учителя предъявляли высокие требования. Это держало в тонусе. К выпуску я снова с отстающих подтянулся до уровня середнячков. (Это уже становилось системой.) «Тридцатка» дала столько козырей по жизни, что все сразу и не перечислить. Навскидку четыре основных – логическое мышление, поиск смелых идей, системность в обучении. И, что удивительно, если не любовь к литературе, то по крайней мере симпатия. Не к математике или физике, а именно к литературе. Как всегда, все зависит от учителя, который попадается тебе на жизненной дороге. Там, в «тридцатке», я впервые столкнулся с людьми, которые выкладывались в профессии. Когда в жизни ребенка встречаются сильные преподаватели – это везение само по себе – увидеть образец отношения к работе. К сожалению, большинство детей такое счастье обходит стороной. У нас учителя и математики, и химии, и черчения, и даже физкультуры старались передать нам знания и умения по максимуму. Особенно благодарным словом вспоминаю Ирину Юрьевну, учительницу литературы. Когда проходили Тургеневские «Отцы и дети», она мне задала вопрос:

– Кто любимый герой Тургенева?

– Базаров, – ответил я, не сомневаясь, что прогрессивный писатель должен любить прогрессивного героя.