Н. Воскресенский - Петр Великий как законодатель. Исследование законодательного процесса в России в эпоху реформ первой четверти XVIII века

Из доношения видно, что в 1714 году и в последующие, 1715 и 1716 годы было приказано посылать в Петербург на работы по 32 тысячи человек посохи. Из них не все фактически выполняли свою работу. «По примеру прошлых лет, – пишет Черкасский, – бывало беглых и умерших 1 тысяча человек, а иногда и больше, больных в год – по 1 тысяче, иногда и больше». К сожалению, Черкасский не определяет точно, что он имеет в виду под показанием «и больше». Во всяком случае, для доказательства целесообразности своего предложения об отказе от принудительного труда посохи и о переходе к вольному найму рабочих для него выгоднее было преувеличить число потерь, чем преуменьшить. Между тем он определяет число рабочих, выбывших из строя (умерших, больных и беглых), в 2 тысячи человек и более – на 32 тысячи человек посохи. Не всякий беглый обязательно погибал, и не всякий больной умирал. Поэтому вряд ли будет преуменьшением определить количество умиравших в течение года в одну тысячу человек, т. е. в половину общего количества умерших, больных и беглых, что составляет убыли около 3 % годовых людского состава.

Надо также принять во внимание и те объективные условия, в которых протекали жизнь и работа строителей в бедном по природе, незамиренном еще крае – Ингерманландии, где строились одновременно крепость, гавань и столичный город. Опасности и лишения всякого рода испытывали не только призванные на работу крестьяне и работные люди, но и их начальники. Вот несколько доношений о том руководителей строительств.

В 1705 году, 16 апреля, князь Роман Мещерский, строивший Петербургскую верфь, доносил олонецкому коменданту Ивану Яковлевичу Яковлеву: «Овса во многие места посылали купить и занять – взять негде, также и столовых припасов купить негде» [1153]. В том же году ему же, Яковлеву, писал вице-адмирал К. И. Крейс: «Милость твоя, изволишь сам размыслить, что мне здесь не зело охотно и радостно – смотря против того, как я в Голландии, и на Воронеже, и у Г[орода] Архангелского привык всегда при довольной магазейне или при довольных корабельных припасах быть». Если даже вице-адмирал находился в новозавоеванном крае в стесненном положении, то его подчиненные чувствовали себя, конечно, не лучше. «И все люди, которые ко флоту надлежат, под небесною кровлею спят, и многие статьи есть, которые не лучше сего», – продолжает К. И. Крейс [1154].

Если может еще быть разногласие, вследствие отсутствия пока в научном обороте точных документальных архивных данных, в вопросе об установлении факта массовой гибели населения при государственных строительных работах в эпоху реформ Петра I, то второй вопрос – «о тяжелом положении крестьян» или «народных масс» и о находившихся в связи с их бедствиями и нуждой «народными» восстаниями – и при теперешнем состоянии источников требует пересмотра, других установок и нового освещения. Неправильная трактовка некоторых относящихся сюда вопросов в трудах московской школы историков, а до них – В. О. Ключевского, П. Н. Милюкова и других, осложненная антиисторическими установками М. Н. Покровского, к сожалению, без критической оценки перенесена составителями современных учебных руководств для средней [1155]и высшей [1156]школы в их учебники. При этом не следует упускать из виду, что в освещении реформы Петра Великого вообще и в отношении крестьян в частности – в исторической литературе много путаницы, наслоений, оставшихся от различных исторических направлений и общественных течений, много политического и научного ханжества, гнилого либерализма и просто политического недомыслия. Попытаемся в немногих словах дать несколько критических замечаний и предложить иную постановку вопроса.

Обычно характеристика тяжелого положения крестьян является прологом к разбору вопроса о «народных» восстаниях, или движениях, – Астраханском, Булавинском и Башкирском. Поэтому основным методологическим требованием в освещении [данного] вопроса должны быть приведение в известность и анализ фактов, непосредственно предшествовавших явлению и вызвавших то или другое из названных «народных» движений. Между тем в указанных нами учебных руководствах перечисляются факты народного отягощения за все царствование Петра I. Так, в разделе о причинах восстаний первого десятилетия XVIII века в учебнике для средней школы приводится знак о взыскании пошлины с бородача с датой 1725 года, года смерти Петра и царствования Екатерины I, также [упоминаются] обложение налогом погребения человека в дубовом гробу и [налог на ношение] бороды [для] горожанина. Вряд ли можно признать одним из видов «народного» отягощения обложение денежным налогом желания состоятельного человека найти вечный покой именно в дубовом гробу. При этом не следует забывать, что ограничение Петром I приведенного благочестивого обычая в основе своей имело целью сохранение лесов, и именно дубовых, так нужных Петру I для строения военного флота, а налоги с раскольников, за бороды главным образом, шли на организацию [и дальнейшие нужды] учреждений для содержания и соответственного воспитания осиротелых во время бесконечных петровских войн детей, по современной нам терминологии – «беспризорных», а также, по-тогдашнему, для «зазорных», рожденных вне законного брака младенцев и подкидышей. Для них по указам Петра были принесены в жертву интересы и другой общественной группы, к которой не особенно благоволило правительство Петра, а именно [монашества: ] на великого государя были отписаны богатейшие московские монастыри, до того являвшиеся в большей своей части центрами тунеядства, а на дополнительное содержание [осиротевших и «зазорных» детей было] определено поступление налогов с носящих бороды в городах.