Сара Драй - Воды мира. Как были разгаданы тайны океанов, атмосферы, ледников и климата нашей планеты

Хотя сам Стоммел никогда не отвергал религиозные ценности, он четко отделял их от своей научной деятельности. Посвятив всю жизнь борьбе с тайнами мироздания, проявляющими себя в океане, и находя в этом огромную радость, в конце жизни ученый пришел к убеждению, что несправедливо приписывать науке то чудесное, что традиционно связывается с религией. «Да, у нас есть идеи, которые мы почитаем, – сказал Стоммел, рассуждая о том, что люди иногда рассматривают науку как своего рода религию. – Мы совершаем паломничество в Вестминстерское аббатство и благоговеем перед могилами Ньютона и Кельвина. Я считаю библиотеку здесь [в Вудс-Хоуле] чем-то вроде храма. Но если подумать: какое отношение эти слова – красота, благоговение, храм – имеют к науке, какой мы ее знаем? У меня нет ответа на этот вопрос, – продолжил он и, сделав паузу, добавил: – И меня это глубоко беспокоит».

Похоже, к концу жизни Стоммел лишился надежды на то, что наука может хотя бы в какой-то мере подарить ему то ощущение чуда, которого он жаждал. В некотором смысле это перекликалось с идеей Тиндаля о том, что природа невольно, без всякого умысла, творит удивительные вещи – включая способность человека к восприятию чуда. Но если Тиндаль никогда не испытывал неудовлетворенности наукой, дарившей ему более глубокое понимание чуда природы, то в словах Стоммела прозвучало горькое разочарование ограниченностью науки, которое по своей силе намного превосходило его благоговение перед творениями природы.

Стоммел был согласен с Тиндалем в материалистическом взгляде на науку. Наука, объяснял он, «подобна инструкции к микроволновой печи». Она «ужасающе суха, мертва и холодна», лишена какой-либо моральной и эмоциональной ценности, которая придает смысл человеческой жизни. Но проблема не в науке, а в том, что люди возлагают на нее ошибочные ожидания. Наука гипнотизирует нас своими успехами, объяснял Стоммел, «и постепенно мы пропитываем ее нашими надеждами, желаниями и тревогами и начинаем говорить о красоте науки, нашей любви к ней, нашем благоговении перед ней, тогда как я не вижу в ней ничего, что могло бы вызывать такие чувства».

Ученый был убежден, что установление новых пределов того, чего можно надеяться достичь с помощью науки, – подобно тем пределам, которые сам он помог установить в понимании турбулентности, лежащей в основе глобальной океанической «механики», – поможет прояснить ее место в нашем эмоциональном ландшафте. Возможно, будет лучше, если со временем мы научимся ожидать от науки меньшего, а не большего, предполагал Стоммел. «Лично для меня наука была полезна тем, что помогала отвлечься от более фундаментальных вопросов. Она спасала меня от того, чтобы не быть раздавленным жаждой чуда и тоской. Это было чем-то вроде насвистывания в темноте» [319] Интервью с Генри Стоммелом и Биллом фон Арксом, 11 мая 1989 г. Архив Океанографического института в Вудс-Хоуле. .

В одну из суббот июня 1952 г. Вилли Дансгор вышел во двор своего дома в центре Копенгагена, поставил на землю бутылку из-под пива и вставил в ее горлышко воронку. Массивный грозовой фронт, протянувшийся на тысячу километров до самого Уэльса, обрушил на датскую столицу обильные затяжные дожди [320] Многие биографические сведения о Дансгоре взяты из его мемуаров: Willi Dansgaard, Frozen Annals: Greenland Ice Cap Research ( Odder, Denmark: Narayana Press, 2004). . Через пару часов Дансгор снова вышел во двор, взял почти полную бутылку, перелил содержимое в небольшую емкость, запечатал ее и опять поставил пустую бутылку на газон. После этого вернулся в дом, написал на емкости дату и время – как это делает любой метеоролог, собирающий дождевую воду, – и поставил ее рядом с другими такими же емкостями на кухонный стол.

Он собирал дождевую воду на протяжении всех выходных, просыпаясь для этого даже среди ночи. Дождь, принесенный обширным теплым фронтом, за которым следовал резко очерченный холодный фронт, все не прекращался. В конце концов у Дансгора закончились специальные емкости, и он принялся собирать воду в кувшины и горшки. Рано утром в понедельник Дансгор погрузил свою коллекцию в автомобиль и осторожно повез в лабораторию.

Там его ждал масс-спектрометр – прибор, позволявший превратить этот сбор дождевой воды в нечто более важное, нежели упражнение в любительском наблюдении за погодой. Это был любимый инструмент Дансгора с тех пор, как он вернулся в Копенгаген из Гренландии. Проведя на острове несколько лет, Дансгор влюбился в его суровую красоту и ледяные просторы, но ему предложили хорошо оплачиваемую исследовательскую должность в Копенгагенском университете, от которой он не смог отказаться. Его задача заключалась в том, чтобы с помощью масс-спектрометра изучить возможности использования так называемых стабильных изотопов для медицинских и биологических целей. Радий и родственные ему нестабильные элементы вот уже почти полвека использовались для лечения рака, помогая разрушать больные клетки и отслеживать развитие опухоли, но при этом они также повреждали здоровые ткани организма. Дансгору нужно было выяснить, можно ли применять в лучевой терапии более устойчивые нерадиоактивные изотопы кислорода и азота, которые не имели таких опасных побочных эффектов.