Борис Кипнис - Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова

О том, как Суворов был несправедлив в этом письме, как он ошибался, свидетельствует сам Джон Поль Джонс. Карьера его в России не задалась, и проведя три года без особых занятий, ибо после Лимана он был вынужден вернуться в Петербург, американец с сожалением о потраченном зря времени покинул русские берега. Теплую память сердца сохранил он лишь об одном русском человеке – о Суворове. Он писал, что великодушие полководца «равняется его простоте. Его кошелек открыт для всякого – одинаково достойного или недостойного человека – и он так прост, что его может обойти [678] То есть обмануть. всякий» [679] Исторический вестник. – 1902. – Т. 82. – № 3. – С. 1077. . Это важное суждение о нашем герое извлек из забвения замечательный исследователь эпистолярного наследия великого полководца Вячеслав Сергеевич Лопатин, который по вполне понятным обстоятельствам вынужден был «затиснуть» эти строки в 1986 г. в петит примечаний. Мы же открыто помещаем их здесь, считая, что они не уменьшают славы Суворова в сравнении с его собственным сиюминутным мнением о Дж. П. Джонсе. Время все расставляет по своим местам. А историк должен любить не только свою Родину, но и историческую правду. Тем более что сам герой в других же строках этого обширного письма дает и ему (письму), и себе откровенную оценку:

«Это мое зубоскальство, хотя и против моей воли. Но я достаточно тверд, чтобы ничего не утаивать. Впредь не давайте себя так ловко обманывать. Устроимся заново на прежних основаниях, от коих ныне нет и следа, а сие не на пользу службе <���…> Я же как был – искренний, открытый, поздно уж мне переменяться. Противодействуйте врагу, этого достаточно. Да что там? Разве через 6 дней армия наша не будет под Очаковым [680] Увы, этого пришлось ждать еще месяц. и флот их с суши и с лимана не обхватит? Что тогда варварам делать? Самое лучшее для них – крейсировать вдоль берегов Тавриды и тянуть время, как здесь, да вовсе не так удачно. Вот вся слава Князю и возвратитца! Будем молить Провидение о его процветании. Кончаю, не перечитываю, не переписываю…» [681] Суворов А. В. Письма. – С. 154–155.

Это письмо, что называется, из настежь открытого сердца, и пишется оно, повторюсь, человеку, которому Суворов так доверяет, что позднее другие письма к нему начинает словами «Мой интимный друг…». Нервозность, обида, чувства, обостренные большой ответственностью и большой опасностью, пристрастность, подозрительность и вдруг – по-детски ясное признание простоты и открытости своей души, которая так устала от того, что к точной цели невозможно идти прямо и ясно, а обязательно надо перебираться через завалы чужих обид и честолюбий. Поэтому-то он и видит во всех завистников и эгоистов, а одного лишь себя ощущает прямым слугой Отечества. Он уже один раз писал обо всем этом 27 мая рассудительному В. С. Попову:

«Ежели слушать общих прихотей, то у меня ближе всех моя подмосковная… Кинбурн же деревня барона Фон Розена. Мы не французы, мы русские, я не наемник…» [682] Там же. С. 144.

Как видно, много наболело у него за эти две недели, раз он разразился теперь таким письмом де Рибасу. И раз он не наемник, раз он русский, то и пишет так и о том, что для него важно, нимало не стесняясь того, что его адресат – сын испанца и ирландки, рожденный в Неаполе. Ибо раз он служит России 16 лет и «ломает» уже вторую войну против турок, то он свой, а со своими говорят откровенно:

«Ежели Вы мне не пишете, и я Вам писать не буду. Позабудем об общем деле, станем думать о самих себе – в этом вся добродетель светского человека <���…> Воздвигнут Вам гробницу над бездной ничтожества с громкой надписью “Здесь лежит великий” – не знаю кто. Но прежде такой славной смерти взбеситесь, пишите глупости, и Вы увидите, что это принесет более пользы государству, нежели все красоты себялюбия [683] Это он пишет уже о самом себе. . Коли Вас уже нет в здешнем мире, пусть явится ко мне Ваша тень. А коли Вы еще тут, следуйте даймону [684] Под даймоном великий философ разумел внутренний голос человека, его глубочайшее убеждение в собственном призвании. Сократа…» [685] Суворов А. В. Письма. – С. 153.

Далее идут бесконечные сетования по поводу блокфорта на косе да обвинения Джонса. Что же поделать: Суворов сначала – генерал, болеющий о своем, о военном, а уже потом – человек, наделенный литературным даром, прорывающимся у него наружу, как лава из жерла вулкана, в минуту высочайшего душевного волнения. Дорогой мой терпеливейший читатель, мы наконец расстаемся с этим «многострадальным» письмом к де Рибасу. Мимо него нельзя было пройти, его нельзя было не разобрать, ибо, по моему скромному разумению, именно оно позволяет услышать голос живого Суворова. Не бронзового памятника великому воителю, но живого, страстного, страдающего, язвительного, простодушного, откровенного человека. То есть именно того, кто и должен быть нам в первую очередь интересен и дорог.