Виктор Точинов: Музей на пьяцца дель Попопо

Те же самобеглые повозки... Движители, известные его миру - мускульная сила человека и животных, сила ветра, сила падающей воды, - никак для них не годятся. Он попытался извернуться, набросал проект самоходного экипажа, приводимого в движение большой часовой пружиной, но сам понимал: возможна лишь игрушка, модель с таким устройством - эффективность механизмов, основанных на сжатии и распрямлении упругих тел, неизменно падает с увеличением их размера, отчего, например, невозможно создавать гигантские катапульты, мечущие исполинские снаряды с дом размером, как бы ни мечтали о них полководцы...

Его градостроительные наброски упирались в те же проблемы... Он мог придумать, как подать свежую воду в дома, использовав виадуки наподобие античных, как отвести использованную грязную воду и нечистоты (сливать в реки посредством нарочито прокопанной под городом системы туннелей-водотоков). Но как освещались города его сновидений, буквально утопавшие в ярком свете в тёмное время суток? Не используя невообразимое множество свечей и целые озёра масла - как?

И всё же он не сдавался... Рисовал, рисовал, рисовал, писал пояснения... Менял по своему разумению внешний вид машин и механизмов, пытаясь как-то адаптировать хотя бы некоторые к тому, что было известно и доступно в его мире. А остальные... Не ему, так кому-нибудь пригодятся - позже, когда наука шагнёт далеко вперёд и встанет вопрос, как приспособить к делу вновь открытые силы природы. Вот тогда-то и вспомнят о его старых рисунках. Что такое время придёт, он не сомневался.

Поначалу он мог лишь гадать, куда его переносит Морфей и где находится этот мир (если вообще находится где-то, кроме его головы), но затем каким-то капризом упомянутого бога оказался в Болонье, сильно изменившейся, но вполне узнаваемой. И понял: перед ним далёкое будущее: века пройдут, тысячелетия - кто знает, но нет сомнений, что он видит в своих странных снах мир потомков...

На два или три сновидения наблюдения за техникой будущего были позаброшены: он с любопытством изучал Италию, город за городом: что и как изменилось, что уцелело с его времён, а что рассыпалось во прах. Бесплотный, он воспарял к небесам без каких-либо аппаратов: выбирал нужный город на раскинувшейся внизу живой зелёной карте и опускался туда - Флоренция, Милан, Рим, Венеция...

В Риме - знакомом и неузнаваемом одновременно - в сновидении с ним произошёл забавный случай. На одном из зданий площади (облик её оказался незнаком, но в центре красовался старинный египетский монумент, зачем-то перенесённый сюда из Большого цирка) он увидел своё имя. Транскрипция варварская - и не латынь, и не народное итальянское наречие, - но читалась надпись без затруднений. Музей... Посвящённый ему музей...

Нестерпимо хотелось попасть внутрь. Но двери, даже незапертые, даже настежь распахнутые, оставались для него непреодолимой преградой - и в том сне о Риме это обстоятельство показалось особенно обидным. Зато он смог в тот раз подсмотреть в далёком будущем (у посетителя, выходящего из его музея!) нечто действительно важное и нужное, причём применимое в его мире незамедлительно, прямо сейчас, не дожидаясь грядущих открытий, - и сделанный утром набросок вскоре воплотился в металле и оказался вполне работоспособным и весьма-таки востребованным.

* * *

Ну наконец-то! Экспонаты последнего зала подходят к концу! Миновали скучнейшие десять минут возле макета многоэтажного «города будущего». Отзвучал рассказ о странном, лишь по прямой ездящем велосипеде, - и оказалось, что как раз это устройство великий Леонардо не изобретал, не то бы уж попетрил как-нибудь до необходимости поворачивать. Маэстро всего лишь нарисовал для какой-то надобности на обороте своей рукописи два колеса, напоминающих тележные, но отложил набросок, не стал завершать. А некий шутник, работавший с рукописью в начале XX века, дополнил рисунок несколькими линиями, изобразив стилизованный велосипед, не способный поворачивать (прояснилась история недавно, в результате использования современных методов экспертизы, но велосипед из экспозиции не удалили).

Последний стенд был остеклён, и хранилось там старинное огнестрельное оружие: пистолеты, фузеи, мушкетоны и прочий металлолом... Голос экскурсовода зазвучал с особой торжественностью, но переводчик гнусил по-прежнему монотонно: вот, дескать, единственное техническое изобретение Леонардо, не просто воплощённое при его жизни, но и получившее широчайшее применение - более того, используемое с небольшими изменениями до сих пор. Колесцовый замок для оружия.