Станислав Бахитов - Капиталистическое отчуждение труда и кризис современной цивилизации

При всех сложностях взаимодействий между выполнением плана и внедрением инноваций, думается, легко заметить, что зарубежные авторы сами запутались в своих аргументах. То им не нравится, что планы игнорировались (кем и когда?), то они говорят, что строгое следование плану (а для чего он иначе составлялся?) тормозило внедрение инноваций. Но если мы обратимся к истории СССР 1930-х годов, то увидим, что при всех проблемах и сложностях экономика росла более чем на 10 % в год, а в современных условиях рынка Россия не может выйти и на 2 %. Именно в те же 1930-е годы СССР совершил качественный экономический скачек во внедрении новых технологий, став из страны аграрной страной полуиндустриальной. Замедление темпов роста стало заметно тогда, когда страна стала сильно зависеть от цен на нефть на мировом рынке, а цены эти искусственно сбили правящие элиты США, Саудовской Аравии и их союзников. Сказалась и относительная (по сравнению с Западом) узость внутреннего рынка, не позволявшая значительно увеличить финансирование научно-исследовательской деятельности. Но сейчас, после победы у нас рыночной (часто базарной) экономики, особого прорыва в технологической сфере не наблюдается. На мировом рынке Россия выступает в качестве поставщика сырья: нефти, газа, пшеницы. Это явно не сфера высоких технологий. Конечно, есть определенный технологический прогресс. Но и в крепостнической России первой половины XIX века он был: построили железную дорогу от Петербурга до Царского Села, наладили производство ружей со взаимозаменяемыми деталями, появились первые импортные пароходы, паровозы и паровые машины. Но как это повлияло на жизнь большинства, например, тех же крепостных? А в СССР со второй половины 1930-х зарплаты рабочих (не говоря уже об инженерах) стали расти, и даже положение колхозников (за счет которых происходила индустриализация) начало потихоньку улучшаться за счет повышения производительности труда при частичной механизации. Последовавший далее провал 1940-х был вызван войной, а не плановой экономикой. Кстати, ту войну мы выиграли, в том числе благодаря плану.

Как считают Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсон, «центральное планирование было негодным заменителем того, что великий экономист XVIII века Адам Смит назвал “невидимой рукой рынка”. Когда план задавался в тоннах стального листа, этот лист прокатывался слишком толстым (и тяжелым). Если план был сформулирован в квадратных метрах стального листа, то этот лист, соответственно, прокатывался слишком тонким, однако в обоих случаях план формально был выполнен» [1, 150]. Надо заметить, во-первых, что ни в одной стране ХХ века, совершавшей мощный индустриальный скачек, не обошлось без государственного планирования и планирования на уровне корпораций. “Невидимая рука рынка” как главная причина успеха в ХХ веке – сказка для дурачков. На практике все зависело прежде всего от финансовых возможностей, а они за пределами советского лагеря зависели от интересов мировой финансовой элиты. Во-вторых, на советских предприятиях имелась система контроля качества, и хотя она была далеко не совершенна, слишком вольное обращение с номенклатурой и качеством выпускаемых изделий старались пресечь. Развал системы здесь начался тогда, когда при М. Горбачеве в угоду рыночной идеологии и интересам (часто шкурным) хозяйственных руководителей им предоставили свободу действия. Тем не менее, думается, эти страницы сочинения Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсона будущим строителям плановой коммунистической экономики (как и историю горбачевской перестройки) следует читать с карандашом в руке, чтобы не повторять ошибок прошлого.

По мнению Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсона, советская плановая система не стимулировала и рационализаторской деятельности работников: «Не позднее 1948 года был установлен порядок, согласно которому рационализатор должен был получать денежное вознаграждение за свое изобретение, однако премии были слишком маленькими и никак не коррелировали с реальной ценностью инновации. Лишь в 1956 году принцип назначения этих премий был изменен и они стали пропорциональны ценности конкретной инновации с точки зрения роста производительности. Однако поскольку производительность вычислялась на основе тех же государственных цен, система стимулов вновь оказалась неэффективной. Примеры этой неэффективности можно перечислять долго. Приведем лишь один характерный пример: поскольку премиальный фонд не мог превышать определенной доли общего фонда заработной платы, никакого стимула снижать этот последний, то есть сокращать численность персонала, у предприятий не было» [1, 150–151].