Олег Лейбович - «Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

Тексты М. Данилкина, помещенные в приложении к книге, а также цитаты из архивных материалов публикуются в соответствии с «Правилами издания исторических документов в СССР», принятыми в 1990 г.

Мы отдаем дань памяти Вадиму Григорьевичу Светлакову, бывшему директору партийного архива (ныне ПермГАСПИ), обеспечившему нам в 1997 г. доступ к документам, и искренне благодарим Галину Федоровну Станковскую за неоценимую помощь в работе над первым изданием книги.

Мы благодарны своим коллегам по работе А.И. Казанкову, А.Л. Глушаеву, А.В. Чащухину, А.Н. Кабацкову, А.В. Бушмакову, взявшим на себя труд познакомиться с рукописью, сделать важные и нужные замечания. Всю ответственность за книгу мы, естественно, принимаем на себя.

Когда-то русский писатель, работавший в парижском архиве над историей XVIII в., заметил: «Поразительно число деловых бумаг, описей, инвентарей, протоколов, остающихся от рядовых французов» [29]. О советских людях 1940-х годов так не скажешь. Частные сделки были под запретом; имущественные споры, если таковые случались между родственниками, очень редко доходили до суда. Да и делить, собственно, было нечего. Государственный нотариат, призванный регулировать гражданский оборот, «оставался дискриминированным правоохранительным органом. Не хватало квалифицированных кадров, помещений, инвентаря» [30]. Та же ситуация была и с отделами записей актов гражданского состояния – загсами [31]. Частные бумаги в жизни людей были вытеснены бумагами казенными: справками о трудовом стаже, выписками из приказов, копиями свидетельств и удостоверений.

В одном эмигрантском собрании, состоявшемся в Женеве в 1903 г., Юлий Осипович Мартов обронил фразу: «Для человека недостаточно души и тела, требуется еще и паспорт» [32]. Секретарю острота понравилась, и он занес ее в протокол. Ю.О. Мартов вряд ли подозревал, что для будущего социалистического общества оброненные им слова, если толковать их расширительно, будут значить много больше, чем все сказанное, написанное и напечатанное его товарищами по партии за десятилетия революционной борьбы [33]. По паспортам советских граждан в 1940-е годы можно было установить их места проживания (прописку) и работы, а также семейное положение, а по соответствующим пометам – наличие ограничений, наложенных на них государственными органами. Паспорт был одним из множества учетных документов, оседавших в канцеляриях советских учреждений: в отделах кадров, райкомах ВКП(б), в военных комиссариатах, в службах Министерства государственной безопасности. Чиновники аккуратно подшивали в дело учетные карточки, собирали характеристики, выписывали справки, о содержании которых человек мог и не подозревать [34].

Среди казенных бумаг, определявших отношение к советскому гражданину, особое место занимала анкета. Она определяла реальный статус советского человек, более того, перспективы социальной мобильности – нисходящей или, напротив, восходящей. От ответов на предложенные ею распросные пункты зависела судьба человека. Повторное анкетирование означало недоверие. Начальник отдела найма и увольнения завода № 19 по производству авиамоторов в г. Перми обставил эту процедуру как следственное мероприятие – в особом помещении, куда вызывались по одному в чем-то подозреваемые работники завода. «А что представляет комната № 2, которую вы создали в ОНУ, ставшей “притчей во языцах”? Вы молчите. Создаете комнату № 2, вызываете людей, допрашиваете: “Член ли ты организации и т. д.” Этим самым Вы встали на путь подмены органов НКВД, причем плохо делаете. Узнав об этой комнате, я вызвал т. Морзо и предложил закрыть ее», – обличал активного разоблачителя директор завода. Тот возражал: «Комната № 2 обыкновенная, предназначенная для анкетирования – и через нее прошло свыше 400 человек» [35].

В письме новому парторгу ЦК ВКП(б) на заводе К.А. Морзо напомнил о своих заслугах: «В 1936 г. я уточнил анкеты всех работников завода и выявил группировку троцкистов и правых на заводе» [36].

Анкетировать означало допрашивать. «В декабре 1936 г., после возвращения из отпуска, – продолжил объяснение начальник ОНУ, – я добился анкетирования Краскина. Он отвиливал. Я просил помощи Орлова – не получил. Я заявил Орлову, что, если Краскин не будет анкетироваться, я отберу у него пропуск и на завод не пущу. На это Орлов ехидно ответил: “Если считаешь нужным – не допускай”» [37].