Джеффри Уэст - Масштаб. Универсальные законы роста, инноваций, устойчивости и темпов жизни организмов, городов, экономических систем и компаний

Дело в том, что у нас есть глубоко проработанные, вполне понятные и тщательно проверенные концептуальная система и математическая теория, которые указывают нам, где именно следует искать. Они говорят нам, что почти все осколки, образующиеся почти во всех столкновениях, не представляют интереса или не имеют значения с точки зрения поисков бозона Хиггса. Собственно, они говорят нам, что приблизительно из 600 млн столкновений, происходящих каждую секунду, нас интересует всего лишь около сотни, то есть около 0,00001 % всего потока данных. Именно благодаря разработке сложного алгоритма, выделяющего лишь очень малую и очень конкретную часть данных, и был в конце концов открыт бозон Хиггса.

Вывод ясен: ни в науке, ни в данных нет демократии. Наука меритократична, а разные данные не равны друг другу по значимости. Что бы вы ни искали или ни изучали, важно руководствоваться теорией, полученной при помощи традиционной методики научных исследований, будь такая теория тщательно разработанной и выраженной в численном виде, как в случае фундаментальной физики, или сравнительно мало развитой и качественной, как в большинстве общественных наук. Теория помогает существенно ограничить область поисков, более точно формулировать вопросы и понимать ответы на них. Чем значительнее количество больших данных, которые можно использовать в таком предприятии, тем лучше, но при условии, что они заключены в рамки более общей концептуальной системы, которую, в частности, можно применять для оценки существенности корреляций и их связи с причинно-следственными механизмами. Если мы не хотим «утонуть в море данных», нам нужна «теоретическая основа, которая позволила бы осознать их… и уверенное понимание природы тех объектов, которые мы изучаем, чтобы предсказывать все остальное».

И еще одно, заключительное замечание. Информационная революция была последней на сегодня крупной сменой парадигмы и, как и все предыдущие, она подталкивает нас к «сингулярности конечного времени», о которой я рассуждал в главе 9. Она стала возможной благодаря изобретению поразительного ассортимента необычайно «умных» устройств, которые производят огромное количество данных. И так же, как и предыдущие крупные смены парадигмы, она ожидаемо привела к увеличению темпа жизни. Кроме того, она буквально сделала мир теснее, обеспечив возможность моментальной связи с любой точкой мира в любой момент. Помимо этого она сделала так, что нам теперь не обязательно жить в городской среде, чтобы принимать участие в городских социальных сетях и динамике агломерации – которые и порождают суперлинейное масштабирование и неограниченный рост – и пользоваться их преимуществами. Теперь мы можем создавать более мелкие, даже сельские, сообщества, которые будут также интегрированы в общую жизнь, как и жители самого сердца крупного мегаполиса. Значит ли это, что мы можем избежать ловушек, которые ведут к непрерывному ускорению темпов жизни, сингулярностям конечного времени и перспективе краха? Неужели мы натолкнулись на путь, позволяющий разорвать порочный круг, в котором та же система, которая породила наш огромный социально-экономический рост в течение последних двухсот лет, может привести нас к окончательной гибели? Неужели нам наконец удастся поймать обоих зайцев?

Этот вопрос, очевидно, пока что остается без ответа. Действительно, имеются первые признаки проявления такой динамики, но они все еще чрезвычайно слабы. На самом деле подавляющее большинство тех, кто мог бы переехать из городов, не теряя тесной связи с центром событий, предпочитают этого не делать. Даже Кремниевая долина, бывшая преимущественно пригородной, проникла в центр Сан-Франциско, что создает напряженность между традиционной торговлей и бурными проявлениями высокотехнологичного образа жизни. Я не знаю специалистов по высоким технологиям, которые работали бы, уйдя от мира на горные вершины калифорнийской Сьерры. Подавляющее большинство из них предпочитает традиционный городской образ жизни. Города не пустеют, а, напротив, оживляются и растут, отчасти в связи с социальной привлекательностью общения в реальном времени.

Более того, мы считаем, что ничто не может сравниться с переменами, которые принесла информационная революция со всеми своими смартфонами, электронной почтой, текстовыми сообщениями, электронными социальными сетями и так далее. Представим себе, однако, что́ дала в XIX в. железная дорога, а в начале XX – изобретение телефона. До появления железной дороги люди по большей части за всю свою жизнь не отъезжали от своего дома дальше чем на 30 км, как вдруг оказалось, что из Лондона сравнительно легко доехать до Брайтона, а из Нью-Йорка – до Чикаго. Сообщения, доставка которых до изобретения телефона занимала несколько дней, недель или даже месяцев, теперь стали передаваться моментально. Эти перемены были поистине фантастическими. Их относительное влияние на нашу жизнь, в особенности в том, что касается ускорения ее темпов и изменения нашего восприятия пространства и времени, было более сильным, чем у нынешней информационной революции. Но они не привели к деурбанизации или уменьшению городов. Напротив, они вызвали их экспоненциальное расширение и развитие пригородов, ставших неотъемлемой частью городской жизни. Сохранится ли эта тенденция в нынешней парадигме, неизвестно, хотя я подозреваю, что жизнь так и будет продолжать ускоряться, а урбанизация так и останется господствующей силой по мере нашего приближения к грядущей сингулярности. Результаты этого движения во многом определят жизнеспособность нашей планеты.