Александр Кацура - Планетарное человечество - на краю пропасти

Младший современник Ламарка русский поэт Александр Пушкин со свойственной ему искрящейся иронией тоже вглядывался в будущее и, на первый взгляд, вполне оптимистично. Вот что он, в частности, пишет в романе «Евгений Онегин»:

Когда благому просвещенью

Отдвинем более границ

Со временем (по расчисленью

Философических таблиц

Лет чрез пятьсот) дороги, верно

У нас изменятся безмерно

Шоссе Россию здесь и тут

Соединив, пересекут

Мосты чугунные чрез воды

Шагнут широкою дугой

Раздвинем горы, под водой

Пророем дерзостные своды…

Тут все замечательно – и просвещение, и строительство шоссе, и передвижение гор, и туннели под реками и морями… Ведь Пушкин, имея в виду далеко не только Россию, многое угадал – можно припомнить и грандиозные мосты типа Бруклинского или Golden Gate, и метро в больших городах, и, наконец, пятидесятикилометровый туннель под Ла-Маншем. Но настораживает одно слово – дерзостные … Поэт не зря его употребил. Он прекрасно понимает, что в дерзости деяний прячется прометеевский мотив – безоглядной смелости свершений и неизбежности тяжкого наказания.

Свой знаменитый «Памятник» Пушкин написал по мотивам аналогичного стихотворения римлянина Горация. Около двух тысяч лет разделяют этих поэтов, но оба они ездили на лошадях и писали гусиным пером при лучине. Почти два тысячелетия ничего не менялось. Но вот если бы Пушкин, родившийся в 1799 г. и погибший в 1837-м, не успевший увидеть железную дорогу, фотоаппарат и электрическую лампочку, прожил бы… ну, скажем, как виртуозный балетмейстер Игорь Моисеев, – 101 год (вполне реальная для творческого человека, как мы видим, цифра), то он застал бы не только фотографию и столбы с проводами, не только сверкающие электрические люстры в театрах, не только подземные поезда, но и автомобили, кино, телефон, радио, звукозапись и даже рентгеновский аппарат… Пушкин говорит по телефону, слушает радио, записывает стихи на фонограф, дарит друзьям свои фотографии – вы только представьте себе!

И оставалось бы столетнему Пушкину всего три года до самолета братьев Райт, семь лет до первого опыта по электронному телевидению Бориса Розинга в Санкт-Петербурге, пятнадцать лет до авиационных бомбежек Первой мировой… Вот как все это быстро случилось. И оставалось всего-то около полувека до ядерной бомбы и выхода человека в космос, до лазеров и компьютеров, до Интернета и сотовых телефонов, смартфонов и айпадов, до пересадки сердца и генной инженерии, нанопорошков и возможности клонировать человека…

А что будет завтра? И будет ли оно вообще, это «завтра»?

А если и будет, то для кого?

Нравится ли нам человек сегодняшний?

Не напугает ли нас человек дня завтрашнего?

Тут следует отметить одно удивительное противоречие нашего времени. В то время, как нынешние космологи и астрофизики все более уверенно, с радостными интонациями победившего интеллекта, говорят о миллиардах лет, давая при этом достаточно выверенные оценки возраста нашей Вселенной, социально и исторически озабоченные антропологи с отчетливой тревогой размышляют уже не о веках, но лишь о десятилетиях ближайшей и, несомненно, трудной истории человечества. За этим видимым несоответствием временных масштабов не может не скрываться какая-то ускользающая от нас тайна.

Если сияние тысячи солнц вспыхнуло бы в небе, это было бы подобно блеску Всемогущего…

Я – Смерть, Разрушитель Миров.

Бхагавад-Гита

Эти строки из древней индийской книги вспомнил и процитировал Роберт Оппенгеймер после испытания созданной им и его коллегами в Лос-Аламосе атомной бомбы. В каком-то смысле это был переломный момент в истории человечества: путь от глиняной посуды, каменного топора и первого плуга до возможности спалить планету за считанные часы был пройден за несколько тысяч лет (геологические минуты). При этом бешено закрученная спираль эффективных технологий заняла всего два века, ну, может быть, три (геологические секунды). Но самое взрывоопасное было создано за последнюю сотню лет.

Если прошедший век был столь насыщен всякого рода открытиями и свершениями, то чего следует ожидать нам от начинающегося очередного столетия? Вправе ли мы думать, что технологический натиск по каким-то причинам замедлится, новые открытия не будут сваливаться на нас с бешеной частотой и неимоверным треском? Можем ли мы думать, что у нас появится спокойный исторический отрезок, дабы не спеша разобраться с проблемами, порождаемыми наступающими технологиями и все усиливающейся глобализацией?