Елена Иваницкая - Один на один с государственной ложью. Становление общественно-политических убеждений позднесоветских поколений в условиях государственной идеологии

«Анекдот услышал лет в семь от одноклассницы Наташи Соловьевой: «Ленин со Сталиным вышли из мавзолея и идут по Красной площади. Их все спрашивают: «Вы почему в мавзолее не лежите?», а Сталин говорит: «Там Хрущев напукал». Рассказываю до сих пор, с большим успехом. Правда, мама, когда услышала, сказала: «Вот Наташа какая – тихоней прикидывалась. Ты в школе это не рассказывай» – хотя сама смеялась. Частушки какие-то были, рассказывали друг другу во дворе, но считали это просто забавой. Правда, однажды отец одернул меня, когда я хотел рассказать ему анекдот про Чапаева и Петьку: «Они за тебя кровь проливали, а ты про них анекдоты рассказываешь». Но было это один раз, что-то на отца нашло…» (А. Г. Интервью 3. Личный архив автора).

Мне, совсем маленькой, бабушка Маруся (Мария Михайловна Текучева) с гневом рассказывала, как Хрущев набросился на художников-абстракционистов, хотя ничего не понимал в живописи. Потом подкрепила сказанное анекдотом: «Хрущев ходит по выставке, ругает картины: это безобразие… это безобразие… а это что за свинья? – Никита Сергеевич, это зеркало…». Я слушала с огромным интересом и благодарностью, никогда никому бабушку не «выдала», даже маме с папой, запомнила слово «абстракционизм» и усвоила, что абстрактная живопись – это очень хорошо. Почему бабушка одобряла беспредметное искусство и где могла его видеть – осталось неизвестным. Трезво рассуждая – нигде не могла и вряд ли ясно представляла, что это такое. Я не спросила: советских детей строго отучали задавать вопросы. Но это отдельная тема, к которой мы еще вернемся. А бабушка, думаю, по опыту знала, что партийное хамство гвоздит хорошее искусство, а плохое насаждает.

Лет в десять я наблюдала во дворе, как две подружки чуть постарше исполняли анекдот по ролям. Мы, зрители, сидели на скамейке. Одна девочка бежала на месте, закрывая ладонями то глаз, то ухо, и вскрикивала: «Ой, где доктор ухо-глаз?». Вторая отвечала: «Такого доктора нету. Есть ухо-горло-нос» – «Ой, мне нужен ухо-глаз! Вижу одно, слышу другое!». Мы всё отлично понимали и хохотали. Агитпроп никогда не осуждал и не запрещал политические анекдоты: люди сами должны были понимать запрет, без напоминаний. И безусловно понимали, о чем свидетельствует поведение и детей и родителей. В официальной публичной сфере ни единого слова о политических анекдотах не говорилось, словно их вовсе не было. «Во времена Хрущева и Брежнева „болтали“ миллионы, но сажали за антисоветскую агитацию и пропаганду десятки, в крайнем случае сотни людей в год. При Брежневе за „болтовню“ уже практически совсем не сажали» (Крамола. Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе 1953—1982 гг.: Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР, с. 61).

В октябре 1982 года «Комсомольская правда» внезапно нарушила молчаливый договор режима с подданными: статьей «Шепотом из-за угла» агитпроп запретил устную критическую активность в виде анекдотов, баек и «садистских стишков». Особо осуждались анекдоты о «любимом нами с детства герое» (Комсомольская правда, 15 октября, №237, с. 4). Надо понимать – о Чапаеве.

Почему запрет стал гласным, зачем это было сделано – неизвестно. Политологи Владимир Соловьев и Елена Клепикова в своих догадках заходят далеко: «Статья в „Комсомольской правде“ сочинена в здании на площади Дзержинского – весь вопрос в том, что заботило ее автора: прекращение антисоветских анекдотов либо пополнение с помощью их рассказчиков, а возможно и слушателей, архипелага Гулага, который в сталинские времена снабжал страну бесплатным трудом» (Владимир Соловьев, Елена Клепикова. Юрий Андропов: Тайный ход в Кремль. – СПБ.: б.и., 1995, с. 308).

Где была сочинена статья – неизвестно. Подписана она двумя именами – «В. Неруш, М. Павлов». Авторы проводят фольклористически безграмотную идею, будто анекдоты состряпаны в антисоветских центрах на Западе гнилыми умишками . Конечно, сразу встает вопрос, почему же гнилую стряпню усваивают миллионы советских людей, беззаветно преданных родной партии. Но авторы твердят, что «таких у нас, конечно, единицы, и о них не стоило бы говорить, если бы их циничное зубоскальство не повторялось подчас людьми, претендующими на твердость убеждений» (с. 4). Это обязательная установка всякой директивной статьи: запрещаемый феномен объявляется единичным , отдельным , но способным подчас принести вред, прежде всего неокрепшим душам детей. По уверениям авторов, «наши мальчишки играют в Чапаева и Матросова», а гнилые анекдоты затем и придуманы, чтобы «лишить нашу молодежь ее героических идеалов». Конечно, никто не поверит, будто авторы и впрямь думали, что анекдоты у нас рассказывают и слушают единицы, а мальчишки играют в Чапаева. Статья-окрик была знаком ужесточения режима. Скорее всего, именно тогда отец моего собеседника А. Г. испугался за подростка-сына и резко оборвал его попытку поделиться анекдотом о Петьке и Василь Иваныче. Можно предположить, что «Комсомольская правда» затем и была выбрана для окрика, чтобы испугать и подтянуть родителей.