Елена Иваницкая - Один на один с государственной ложью. Становление общественно-политических убеждений позднесоветских поколений в условиях государственной идеологии

Эту схему я по себе очень хорошо помню. Ее применяли даже в детском саду, если ребенок давился детсадовской стряпней. Сама я, заевшаяся и наглая, хныкала над стаканом молока, хотя мне, бездельнице, его дали, а дети Африки умирают с голоду. Пей! Пока не выпьешь, из-за стола не встанешь!

Для этой книги я составила список вопросов об идеологии, политике и коммунистическом воспитании – о нашем взаимодействии в детстве и юности с этими «зонами» советской жизни. Завидуя организационным возможностям кафедры педагогики, истории образования и педагогической антропологии, где каждый студент обязан представить расшифровку подробного интервью о советском детстве, я эгоистически досадовала: вы спрашиваете о туфельках, плюшевых мишках и любимых лакомствах, но о ленинских зачетах и антисоветских анекдотах – молчите. Список складывался на основе личного детского опыта и сегодняшнего понимания тогдашней ситуации. На эти вопросы мне ответили 12 человек, поровну мужчин и женщин (включая меня – себе я их тоже задавала), самые старшие из которых родились в конце сороковых годов, самые младшие – в конце шестидесятых. Всем моим собеседникам выражаю глубокую благодарность. Большое спасибо и моим корреспондентам, которые согласились ответить на один из вопросов.

Вот список.

• Какие самые ранние детские впечатления остались у вас в памяти как связанные с политикой?

• В раннем детстве, в младших классах школы приходилось ли вам думать о коммунизме? Если да, что же вы думали? Задавали ли вы старшим какие-либо вопросы о коммунизме? Если да, что же они отвечали?

• В каком возрасте вы узнали, что существует «коммунистическая партия», «генеральный секретарь», «партбилет», «партсобрание»? Задавали ли Вы старшим какие-либо вопросы о партии? Если да, что же они отвечали?

• Случалось ли вам, ребенку, задавать какие-либо неосторожные вопросы о политике? Если да, то о чем? Что отвечали старшие? Как они дали вам понять, что такие вопросы задавать нельзя?

• Какие вопросы о политике, о «стране, в которой мы живем», вам, ребенку, приходили в голову, но вы уже понимали, что задавать их не следует? А если вопросы оставались не заданными, то к каким решениям вы приходили самостоятельно?

• Сколько лет вам было, когда вы впервые услышали антисоветские анекдоты, частушки, байки? Насколько часто вы с ними встречались? Повторяли их или нет?

• Как ваша семья оберегала вас, ребенка, от опасностей, связанных с политикой?

• Ваши родители слушали зарубежное вещание? Если да, то что именно? Вы, ребенком, знали об этом? Вы сами слушали «голоса»?

• Как вы, ребенком и подростком, воспринимали пропагандистскую фикцию: «советская власть нам (вам, тебе) все дала»? Вы чувствовали вину перед школой, партией, государством и советской властью? Вы чувствовали страх?

• Коммунистическое воспитание считалось коллективистским. Что вы об этом помните? Что значил для вас коллективизм?

• Насколько старшие в вашей семье были откровенны с вами в том, что касается политики, истории, прошлого семьи? Рассказывали ли старшие в вашей семье о военном опыте?

• Гордились ли вы в детстве Советским Союзом? Если да, то чем именно?

• Как вы отнеслись к вступлению в октябрята и пионеры? Как отнеслись ваши родители?

• Что изменилось ко времени вступления в комсомол?

• Помните ли вы, что такое «ленинский зачет»? Как вы его «сдавали»?

• В советское время слово «политика» обозначало в повседневном употреблении – «международное положение». Беспокоило ли вас, ребенка, международное положение?

• Какие воспоминания остались у вас о вторжении в Чехословакию? В Афганистан?

• Когда вы начали читать сам- и тамиздат? Какие именно произведения?

• Как относилась ваша семья к становлению ваших убеждений?

• Когда вы узнали о расстреле рабочей демонстрации в Новочеркасске?

• Как вы относились к школе и учителям – с любовью, с ненавистью, с равнодушием, с жалостью?

Проблемы личной, семейной, коллективной, социальной памяти в советское время фактически «не существовали». Их обсуждение началось только в постсоветское время, но активное – лишь в новом веке, с опорой на труды Мориса Хальбвакса (Альбваша), Эрика Хобсбаума, Мишеля Фуко, Питера Бергера, Томаса Лукмана, Алейды Ассман, Яна Ассмана. Вопросы методики, инструментария, возможностей, «искушений» и ошибок в изучении памяти-воспоминаний – все эти вопросы сегодня стоят на повестке дня. В нашем, российском случае они осложняются особенностями пережитого нами периода и травматичностью личного опыта каждого советского-постсоветского человека. «Нет гарантий, что люди честно вспоминают свои давние мысли и настроения, а не подменяют их более поздними», – предупреждает историк-архивист Ольга Эдельман (Крамола: Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе 1953—1982 гг.: Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР. – М.: Материк, 2005, с. 106). Мне все же представляется, что это не совсем так. Гарантий нет при изолированном кратком ответе на изолированный вопрос. Но в подробной беседе, где пересекающиеся вопросы создают определенную «сеть», такие гарантии появляются, обусловленные единством личности отвечающего.