Несмотря на такое обилие лиц, говорящих о бессознательных психических явлениях, последним еще многого не хватает для общепризнанности. Их не признали ни Лотце, ни знаменитые английские психологи, как Бэн и Спенсер, а Д. С. Миллю принадлежит заслуга, которой он целиком обязан воззрениям своего отца, – выступить против них со своим учением. Но и среди тех, кто признает бессознательные представления, многие являются их защитниками только потому, что связывают с этими словами иной смысл. Так обстоит дело, например, у Фехнера, который, говоря о бессознательных ощущениях и представлениях, очевидно, обозначает словами ощущение и представление нечто иное, нежели мы, а именно, он под ними вовсе не разумеет психических явлений. Психические явления, по его мнению, все сознательны и, таким образом, фактически он является противником нового воззрения. Ульрици же понимает нечто иное под сознанием и, подобно Фехнеру, отвергает всякий бессознательный психический акт, понимаемый в нашем смысле. О Гартмане мы тоже могли бы сказать, что он желает обозначить словом «сознание» нечто иное, чем мы, так как его определение сознания как «эмансипации представления от воли… и оппозиции воли против этой эмансипации» или как «удивления воли перед нежеланным ею и, однако, чувственно наличным существованием представления», – обозначает если не вообще нечто совершенно воображаемое, то, во всяком случае, нечто иное, чем то, что мы называем сознанием. Однако, приводимые им доводы ясно доказывают, что он является защитником бессознательных психических длительностей в том же смысле, в каком говорим о них и мы.
Само собою разумеется, что никакие бессознательные представления не проникают в область нашего опыта; это необходимо даже в том случае, если они наличны в нас в самом большом количестве, – иначе они не были бы бессознательными. Но если тут нельзя ссылаться на опыт, то опыт не может давать и показаний в этом вопросе. Как же, будучи покинуты опытом, могли бы мы разрешить его?
Однако, защитники бессознательного сознания справедливо противоставляют этим возражениям то соображение, что об отсутствующем в нашем непосредственном опыте можно, быть может, заключить опосредствованным образом из фактов опыта. Они не упускали случая собрать такие факты и таким образом пытались доказать свое утверждение посредством многих и разнообразных аргументов.
Существует четыре различных пути, которыми может идти доказательство с некоторой надеждой на результат.
Во-первых, можно постараться доказать, что известные, данные в опыте факты требуют признания бессознательных психических явлений как своей причины.
Во-вторых, можно попробовать показать, что за одним из данных в опыте фактов должно следовать некоторое психическое явление в качестве его действия, несмотря на то, что в сознании оно не появляется.
В-третьих, исходя из этого, можно было бы показать, что при сознательных психических явлениях сила сопровождающего их сознания является функцией их собственной силы, и что, вследствие этого отношения, в известных случаях, когда последняя является положительной величиной, первая должна быть лишена всякого положительного достоинства.
Наконец, в-четвертых, можно попытаться доказать, что признание каждого психического явления объектом психического же явления ведет за собою бесконечную сложность душевных состояний, которая и невозможна и противоречит опыту.
Чаще всего пробуют первый из этих путей. Однако, обыкновенно недостаточно обращают внимание на тe условия, при выполнении которых только и можно придти к цели. Если от известного факта, понимаемого как действие, заключают к бессознательному психическому явлению как его причинe, то прежде всего нужно достаточно убедиться в самом факте. Таково первое условие. Уже поэтому попытки доказательств, основывающиеся на явлениях так называемого ясновидения, предчувствия и т. д. – обладают сомнительной ценностью. Сам Гартман, ссылающийся на них, хорошо сознает, что исходная точка этих доказательств не должна рассчитывать на большое доверие. Поэтому мы можем совершенно обойти эти аргументы. Но и то, что Маудсли рассказывает о деяниях гения, не исходящих из сознательного мышления, не является фактом настолько установленным, чтобы им можно было пользоваться как основой для убедительного доказательства. Гениальные мыслители еще более редки, чем сомнамбулы, и, кроме того, некоторые из них, как например, Ньютон, рассказывают о своих важнейших открытиях таким образом, что нам становится совершенно ясным, что последние не явились плодом бессознательного мышления. Мы сопровождаем этих мыслителей на пути их исследования и понимаем его результат, что, однако, нисколько не уменьшает нашего удивления перед ним. Если же другие не могут дать подобного отчета о своих действиях, то разве не менее рискованно признать, что они просто забыли о посредничестве своего сознания, чем утверждать, что этот мост прерван бессознательным мышлением? Гете, который, по всеобщему признанию, занимает место среди гениев, утверждает в «Вильгельме Мейстере», что необыкновенный талант является «только некоторым уклонением от обыкновенного». Таким образом, если существуют бессознательные психические события, то на них должны указывать менее редкие экземпляры.
Читать дальше