Эрик Лор - Российское гражданство - от империи к Советскому Союзу

Резюмируя, можно сказать, что, хотя идеологически и существовала определенная открытость идее иммиграции и натурализации определенных групп в период нэпа, лишь немногие люди действительно иммигрировали в Советский Союз в этот период и в целом официальное отношение к иммиграции и иммигрантам было довольно враждебным. В 1928 году, во время административной кампании перерегистрации всех иностранцев, проживающих в Советском Союзе, НКВД подсчитал их, и оказалось, что их на тот момент было всего лишь 80 000 человек (меньше одной двенадцатой от количества иностранцев, находившихся в Российской империи в 1913 году) [669]. Эмиграционная политика вынуждала множество потенциально временных беженцев навсегда становиться эмигрантами без гражданства или права вернуться. Для советских же граждан эмиграция в 1920-е годы становилась все более сложно осуществимой – по мере усиления государства, органов внутренних дел и институтов пограничного контроля.

Рост могущества государства был очень важен, но лишь всеобъемлющие и взаимосвязанные сдвиги в политике и экономике, произошедшие в конце 1920-х годов, принесли по-настоящему решающие изменения. Подобно тому как начало эпохи современного российского гражданства, последовавшее в 1860-х годах, представляло собой часть всесторонней стратегии быстрой экономической модернизации, связанную с остальными Великими реформами, так и поворот политики гражданства в совершенно новом направлении в конце 1920-х был вызван принятием решений о путях экономического развития.

Поскольку все соглашались, что Советский Союз должен быстро индустриализироваться, чтобы построить социализм и защитить родину революции от враждебного капиталистического мира, руководство по большей части не видело иных средств такой стремительной индустриализации, кроме концессий, ссуд и внешней торговли. В самом деле, советское государство стояло на распутье. Мировая революция становилась все менее вероятной, и самой важной задачей теперь считалось увеличение скорости индустриализации Советского Союза. Преодолевая значительное сопротивление, Ленин настоял на введении нэпа, а вместе с ним – политики, чьими приоритетами были привлечение иностранных инвесторов, стабилизация рубля и рост внешней торговли. Экспорт зерна и внешняя торговля заметно росли, и при наркомфине Григории Яковлевиче Сокольникове удалось снизить инфляцию, ввести полуконвертируемую валюту и ослабить ограничения на провоз драгоценных металлов через границу. В 1923–1924 годах, всего лишь через два года после одного из самых страшных случаев массового голода в современной истории, экспорт зерна вырос до 2,686 миллиона тонн. Составлялись амбициозные планы внешней торговли на следующие годы [670].

В 1925–1926 годах член Политбюро Николай Бухарин заключил союз с Иосифом Сталиным; положение Бухарина было незыблемым, а экономические идеи – пользовались влиянием. Известно, что он призывал продолжать нэп, чтобы содействовать росту продуктивности крестьянских и кулацких хозяйств и поддерживать равновесие между сельским хозяйством и промышленностью. Гораздо реже упоминают, что в то же самое время он стал одним из наиболее яростных сторонников экономической изоляции – обрушился с критикой на концессии, внешнюю торговлю и импорт, подчеркивая необходимость опираться для роста лишь на ресурсы своей страны. Сталин полностью разделял эти идеи: на XIV партийном съезде он объявил о существовании «генеральной линии, исходящей из того, что, пока есть капиталистическое окружение, мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну страной экономически самостоятельной, независимой» [671]. Он объявил, что у Советского Союза есть все, что необходимо для построения полностью социалистического общества «без так называемой „помощи“ иностранного капитала». В 1926 году Сталин и Бухарин часто говорили и писали об экономической независимости, громко порицая концессии и другие связи с внешним миром за то, что они вели к «сдаче нашей промышленности иностранному капиталу» [672].

Лев Троцкий возражал против этого подхода, заявляя, что Бухарин стал «архитектором абсурдной теории замкнутой национальной экономики и замкнутого построения социализма». Больше всего возражений у Троцкого и его сторонников вызывало то, что отстаиваемая Бухариным автаркия потребовала бы от Советского Союза смириться с медленным промышленным ростом, который сам же Бухарин на партийном съезде в декабре 1925 года описал как индустриальное развитие, «плетущееся черепашьим шагом» [673]. Критики предупреждали, что рост промышленности в эпоху нэпа основан в первую очередь на возвращении в оборот уже существующего капитала, а следующая стадия роста потребует новых, более интенсивных капиталовложений. Единственным способом обеспечить их было расширение программы концессий, оборота торговли, привлечение ссуд и в целом бóльшая вовлеченность в международную экономику. Решение перейти к автаркии для ускорения индустриализации было скорее политическим, чем экономическим. Быстрая автаркическая индустриализация не только шла вразрез с историческими традициями России, но также не знала прецедентов во всемирной истории индустриализации. Автаркический индустриальный скачок был бессмыслен с точки зрения экономики, и многие в тот момент полагали, что он просто не состоится, поскольку потребовал бы в противном случае массового и неприемлемо жесткого применения насилия в отношении крестьян. Однако ровно это и произошло [674].