Сборник статей - Террор и культура

В данном случае важна не морально-политическая оценка, которую дают Карамзин и Костомаров случившейся политико-культурной метаморфозе, а констатация того факта, что порожденное монгольским завоеванием политическое рабство явилось фундаментальным фактором, предопределившим становление русской национальной ментальности и развитие российской истории в целом.

Многие известные представители так называемой государственной школы (С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов и др.), а также отечественные историки, работавшие позднее, в советскую эпоху и вплоть до наших дней, склонны, во-первых, минимизировать монгольский фактор в русской истории, а во-вторых, отказывать Орде в конструктивной роли применительно к российскому государственно-правовому становлению, С. М. Соловьев не видел «ни малейших следов татаро-монгольского влияния на внутреннее управление Руси» и вообще отказался пользоваться термином «монгольский период», заменив его понятием «удельный период». «Для него, – отмечает Ричард Пайпс, – монгольское правление было всего лишь случайным эпизодом в русской истории, не имевшим значительных последствий для дальнейшей эволюции страны. Взгляды Соловьева оказали непосредственное воздействие на его ученика Василия Ключевского… который также отрицал значение монгольского нашествия для России» [50]; Ключевский в знаменитом «Курсе русской истории» тоже почти игнорирует монголов, не замечая ни отдельного монгольского периода, ни монгольского влияния на Русь (см. об этом: [51]). Согласно утверждению С. Ф. Платонова, «мы можем рассматривать жизнь русского общества в XIII в., не обращая внимания на факт татарского ига» [52].

Ричард Пайпс называет три причины того, почему «ведущие русские историки столь пренебрежительно отнеслись к монгольскому влиянию на Россию». Во-первых, «они были плохо знакомы с историей монголов в частности и востоковедением в целом». Во-вторых, имел место «бессознательный национализм и даже расизм, выражавшийся в нежелании признаться в том, что славяне могли чему-либо научиться у азиатов». Наконец, в-третьих, летописные своды, в основном и использованные историками в тот период, были составлены монахами и потому отражали точку зрения церкви, которая была в целом лояльна к монголам (гарантировавшим церкви широкие налоговые и имущественные преференции); в связи с этим Пайпс приводит наблюдение другого американского исследователя: «В летописях нет фрагментов, содержащих антимонгольские выпады, которые появились бы между 1252 и 1448 гг. Все записи такого рода сделаны либо до 1252, либо после 1448 г.» [53].

Однако со времени написания Н. М. Карамзиным «Записки о старой и новой России» и «Истории государства Российского» тезис о решающей роли монгольского фактора в становлении российской национально-государственной истории продолжал развиваться и осмысляться.

В 1822 г. под влиянием работ Николая Карамзина молодой русский ученый Александр Рихтер опубликовал первую научную работу, посвященную монгольскому влиянию на Русь, – «Исследования о влиянии монголо-татар на Россию». В ней он обратил внимание на ту особенность морали, сформировавшейся у подчинившейся монголам части древнерусского этноса, которая на языке политической социальной психологии именуется ресентиментом («рабской моралью») [54]. «При господстве монголов и татар, – отмечал Рихтер, – почти переродились русские в азиатцев, и хотя ненавидели своих притеснителей, однако же во всем им подражали и вступали с ними в родство, когда они обращались в христианство» (цит. по: [55]).

На факт монгольского господства как фактор, обусловивший становление самодержавно-рабского характера русской правовой культуры, обратил внимание историк права А. Д. Градовский: «Великие князья постепенно становились к своим подданным в такое отношение, в каком монгольские ханы стояли по отношению к ним самим… С падением монгольского владычества князья явились наследниками ханской власти, а следовательно, и тех прав, которые с нею соединялись» [56].

«Исчезло чувство свободы, – резюмировал Костомаров, – чести, сознания личного достоинства; раболепство пред высшими, деспотизм над низшими стали качествами русской души» [57].

При этом историки продолжали отмечать не только морально-негативные, но и державно-строительные последствия складывания у русского народа «рабской морали».

Так, Ключевский вслед за Карамзиным хоть и вскользь, но все же отметил институционально-конструктивный характер ордынского влияния: «Власть ордынского хана дала хотя бы признак единства мельчавшим и взаимно отчуждавшимся вотчинным углам русских князей» [58].