Александр Никонов - Кризисы в истории цивилизаций

Мы живем в переломное время. Для одних это очевидно, другие предпочитают этого не замечать… За ближайшие несколько десятилетий жизнь изменится сильнее, чем за последние два тысячелетия.

И. В. Артюхов

Мы не вправе небрежно отбросить социализм в сторону. Мы должны опровергать его, если хотим спасти мир от варварства.

Людвиг фон Мизес

Господа! Мировой кризис, о котором так долго говорили разного рода пифии и оракулы, предсказатели и экономические ясновидцы, наконец случился. Причем случился совершенно неожиданно. Несмотря на предсказания. Так бывает. Когда все вокруг хорошо, плохим предсказаниям люди не верят. А когда они сбываются, граждане впадают в пессимизм. Глубина этого пессимизма зависит только от способа восприятия мира личностью. Кто-то кидается запасаться спичками и патронами, предвкушая эпоху мародерства, насилия и беззакония, а кто-то скупает акции, полагая, что кризисы приходят и уходят, а деньги греют карман при любых обстоятельствах и правительствах.

Я слышал мнение, что кризис, который переживает мир, – самый обычный, и нужно только переждать, чтобы все снова наладилось. Я слышал и другое мнение – о том, что это кризис кризисов, и подобного ранее не бывало в истории человечества. Это – Последний Кризис, и всем нам скоро придет полнейший кирдык. А если мы хотим выжить, нужно менять основы цивилизации и «отказываться от капитализма, который окончательно доказал свою ущербность».

Кто же прав? Пессимисты или оптимисты? Мародеры или акционеры? Социалисты или капиталисты?

Прав я.

Эта книга – симфония. И как всякая симфония, она состоит из множества разных партий. Гобой дудит одно, скрипка стонет другое, барабаны выстукивают третье. Очень разные инструменты, очень разные звуки, а вместе – цельное произведение. Но перед тем как оно зазвучит, перед тем как взмахнуть руками, вызвав первые всплески музыкальной волны, дирижер осторожно постукивает палочкой по пюпитру, призывая к вниманию. Я сделаю то же самое. Мое вступление, которое вы сейчас читаете, – еще не музыка. Воспринимайте его, пожалуйста, как постукивание палочкой. Задача этого легкого постукивания – настроить читателя

на восприятие сложной картины.

Осенью 2005 года меня пригласили в Дубну на международную научную конференцию по синергетике. Дело это доброе, справедливое, поэтому я отказываться не стал, приехал. И вот сижу на пленарном заседании, слушаю доклады. Мне интересно, потому что выступают на конференции специалисты из самых разных областей знания.

Выходит очередной выступающий, палеонтолог. Рассказывает о морской биоте фанерозоя. А нарастание численности этой биоты иллюстрирует графиком. График как график – увеличивается на нем фанерозойская биота с нарастающим ускорением, практически по гиперболе. С некоторыми локальными провалами и колебаниями.

И так уж вышло, что вслед за палеонтологом вышел читать свой доклад социоисторик. По ходу изложения он вытащил график роста населения Китая. И публика ахнула – графики роста морской биоты в фанерозое и размножения китайцев за последние три тысячи лет были похожи, как близнецы. Местами даже отдельные случайные колебания на кривых совпадали, дополняя картину удивительной схожести. Совпадение? Или закономерность развития жизни?

А если закономерность, можно ли ей противостоять?

Кровь еще капала с кинжала, когда Марк Юний Брут торжествующе поднял алеющую сталь над головой и воскликнул…

Что же он сказал?

Каким было первое слово после смерти Цезаря? Вон там, сзади, за спиной Брута лежит еще теплое тело диктатора, и мраморный пол сената возле статуи Помпея залит кровью, в ней можно поскользнуться. Убийцы еще не восстановили дыхание, они тяжело дышат. Но торжествующий Юлий бросает в воздух первое слово свободы. Какое?

– Цицерон!

Почему?… Марк Туллий Цицерон не участвовал в заговоре. Великий оратор даже не знал о нем. Однако именно его имя взвилось, словно знамя, над заговорщиками, освободившими, как они надеялись, Рим.

Великий Рим переживал великий кризис. Один из самых знаменательных в своей истории. О человеческие хребты ломалась тяжеленная балка истории, и отголоски этого треска мы слышим до сих пор. В мучениях умирала Республика, а ей на смену приходило нечто римлянами ненавидимое и презираемое – Империя.