Жан Ледлофф - Как вырастить ребенка счастливым

Когда в начале третьей экспедиции мы собирались в поход вверх по реке, я попросила у Анчу разрешения взять с собой Тадеха, мальчика девяти-десяти лет. Он был очень фотогеничен, и мне хотелось поснимать его на пленку.

Анчу пошел к мальчику и его приемной матери и рассказал им о моем приглашении. Тадеха согласился, а его приемная мать передала мне через Анчу просьбу не забирать мальчика домой к моей матери после окончания экспедиции. Я пообещала вернуть ребенка, и когда мы отправились в поход с пятью мужчинами екуана в помощниках, Тадеха принес свой гамак и нашел себе место в одном из каноэ.

Примерно через неделю мы повздорили, и екуана вдруг покинули наш лагерь, объявив, что отправляются домой. В самый последний момент они обернулись и сказали Тадехе, чей гамак все еще висел в шалаше: «Махтьех!» —- «Пошли!»

Мальчик мягко сказал: «Ахкай» — «Нет», — и мужчины продолжили путь без него.

Никто не попытался заставить или даже уговорить его уйти. Он, как и все, принадлежал только самому себе. Его решение было выражением его ответственности за себя и за свою судьбу. Никто не попытался отнять у него право решать самому только по той причине, что он был маленький и достаточно слабый, или из-за того, что он обладал меньшим опытом принятия решений.

Екуана считают, что каждый человек достаточно рассудителен, чтобы принять какое бы то ни было решение. Желание принять решение является свидетельством способности сделать правильный выбор; маленькие дети не принимают важных решений, в них глубоко заложено стремление к самосохранению, и в делах, в которых они пока не могут разобраться, они полагаются на суждение взрослых. Если ребенку с самого раннего детства предоставляют возможность выбора, то его способность рассуждать развивается необыкновенно хорошо, будь то принятие решений или обращение за помощью к старшим. Осторожность соответствует уровню ответственности, и, следовательно, ошибки сведены к самому минимуму. Принятое таким образом решение не идет против сущности ребенка и ведет к гармонии и удовольствию всех, кого оно касается.

В свои десять лет Тадеха принял, как мне казалось, необыкновенно ответственное решение. Он отказался пойти со своими соплеменниками и остался с тремя совершенно незнакомыми иностранцами далеко вверх по течению большой реки, без команды гребцов и без весел (я не подумала о том, чтобы выменять у екуана весла, и они забрали все до единого с собой).

Тадеха знал свои силы, и ему хотелось приключений. А приключений в последующие месяцы (пока мы не возвратились в деревню) хватало. Мальчик справлялся со всеми трудностями, всегда был готов помочь и был неизменно счастлив.

Их нежелание оказывать давление друг на друга произвело на меня еще большее впечатление во время четвертой экспедиции, когда Анчу удерживал меня и одного европейца в деревне, несмотря на наше желание уехать. (Это кажущееся противоречие о непринуждении других людей отчасти объясняется тем, что екуана не считают нас или индейцев других племен людьми. Кроме того, нам не давали уехать, чтобы я продолжала лечить их людей. Нам просто не давали помощников, чтобы выбраться из джунглей, а вдвоем предпринять такое путешествие было бы нереально. Они кормили нас и построили нам хижину, а на требования, чтобы нас отпустили, никогда не отвечали прямым отказом. Другими словами, никто ни к чему нас не принуждал, они лишь не оказывали нам помощи.)

Двое мужчин, один в деревне, а другой неподалеку, были очень серьезно больны. У одного был аппендицит с осложнениями, а другой страдал от свищей в спине. Оба стояли уже одной ногой в могиле: недели и месяцы проходили без улучшений, и мне лишь удавалось поддерживать их жизнь на антибиотиках.

Еще в начале борьбы за их жизни, а если точнее, то во время самого первого визита к молодому человеку, страдающему аппендицитом, я сказала его отцу, что больного необходимо отвезти в Сиудад Боливар к настоящему врачу и сделать операцию. Там, сказала я, ему прорежут дырку в животе и вынут через нее больное место. Для убедительности я показала ему свой собственный шрам от операции. Старик согласился, но заметил, что Масавиу не может отправиться в венесуэльский город, не зная и слова по-испански. Напрямую он так и не попросил меня съездить с его сыном, как бы отец им ни дорожил. Он бы скорее дал Масавиу умереть, чем попросил бы меня сделать ему какое-либо одолжение. Он лишь объяснил мне проблему, и это было единственным убеждением с его стороны.