Н. Синевирский - СМЕРШ (Год в стане врага)

Отец не ожидал моего прихода. Я нашел его, измазанного дегтем, возле разобранной телеги за оборогами. [2] Оборог — своеобразный карпатский сеновал.

— Пришел? — коротко спросил он меня.

Мы расцеловались. Он осмотрел меня долгим взглядом.

— Возмужал ты, переменился.

— Еще бы! Мне уже 25.

— Школу окончил?

— Да. Я — инженер.

— Ну, иди в хату. Покажись мамке.

Это было лишнее. Мамка уже сама подходила ко мне. В глазах ее блестели слезы.

— Никола, — с трудом выговорила она и осыпала меня поцелуями.

Я до сих пор не опомнился от всего пережитого. Столько впечатлений в один день! С кем я ни говорил, все с нетерпением ожидают прихода русских. О положении на фронтах село осведомлено лучше меня. Тут что-то не в порядке. Есть люди, которые умышленно предупреждают события.

Почему не пришла Вера? Она, наверное, сердится на меня. Если бы она знала, как мне больно. «Крутит любовь с Андреем Кралицким» — как бы мимоходом сказал мне Петька. Я не верю его словам. После всего, что было между нами, она не могла, у нее не хватило бы сил — глупости! Она гордая. Хочет, чтобы я пришел первый. Кто этот Кралицкий? Жаль, что я не спросил у Петьки. Постыдился. Что-же, зайду к ней завтра. Может быть, лучше не торопиться? Сначала нужно узнать, прав ли Петька. Должно быть, прав. В его словах были нотки такой обыденности, как будто он говорил о факте, всем давно и хорошо известном и надоевшем.

Однако, я слишком люблю Веру. С тех пор, как узнал от Петьки про ее новую любовь, не могу отогнать от себя чувство ревности. А отогнать нужно будет. Слава Богу — не маленький! Последние годы моей жизни так основательно изменили мои взгляды на жизнь, были полны такими событиями, что мне ли не побороть и ревность. Прага, Берлин, Варшава, Россия. Тюрьмы, допросы СД и Гестапо. Венгрия, Будапешт. Допросы в Кеймелгарито. [3] Кеймелгарито — венгерская контр-разведка. И все же я на свободе, я цел, невредим и, не будь Вера, чувствовал бы себя счастливым. Я успел окончить школу в Будапеште, получить диплом инженера, повстречаться с друзьями. Инструкции. Специальное задание. Что-же. Вся жизнь моя до сих пор была борьбой с коммунизмом. Шансов на успех у меня много. Я коренной житель Карпатской Руси. Здесь жил мой прадед, дед и отец. Я никогда не был эмигрантом. У меня есть знакомые между местными руководящими коммунистами. Им-то незачем знать мое прошлое. Кому какое дело, до него?!. Главное, совесть моя чиста. России и русскому народу я никогда не изменял и изменять не собираюсь. Венгров и немцев ненавижу так же, как и все мои друзья, все жители моего родного села, начиная с отца и кончая полунищим овчаром. [4] Овчар — полонинский пастух.

Завтра я спрошу у Петьки, кто такой Андрей Кралицкий. Должно быть, парень что ни есть во всех отношениях, если Вера «крутит с ним любовь.

28 сентября.

Отец разбудил меня в три часа утра.

— Может быть, поможешь мне… косить отаву.

Прибежала мамка.

— Старый чорт! Фу! Почему ты его разбудил? Я тебя проучу, ты у меня будешь помнить…

Чтобы прекратить спор, я поспешил уверить мамку, что еще вчера договорился с отцом относительно отавы и что я сам предложил ему свою помощь.

Мамка не особенно поверила мне.

— Я тебя знаю не первый день… Но, если так, пожалуйста…

И все же она еще долго ворчала и упрекала отца.

На дворе отец остановился и начал прислушиваться.

— Слышишь? Это русские пушки.

Его морщинистое лицо, впалые глаза, весь он дышал радостью.

Я тоже слышал глухие выстрелы, но определить, чьи пушки стреляют, русские или венгерские — не решался.

В поле нас остановил Петро Гаврилюк.

— Слышите? — оглядываясь во все стороны, таинственно спросил Гаврилюк. — Это русские пушки!

В этот миг мне так отчетливо и ясно показалось, что все село, вся Карпатская Русь, эта последняя Русь, с благоговением прислушивается к глухим выстрелам и ждет прихода русских.

Во время обеда отец рассказал мне, как его допрашивали венгерские жандармы. Они били его прикладами, мучили, спрашивали, мяли на полу сапогами и опять спрашивали.

— Я ничего не знаю про сына. Я не знаю куда ушел Иван.

— Знаешь, русинская морда, все знаешь и все нам скажешь!

И удары сыпались со всех сторон.

Отец никогда не любил много говорить, и я был удивлен его длинным рассказом. После продолжительного молчания он устремил глаза на восток и, как бы про себя, произнес:

— А сын мой в России. Он скоро придет и рассчитается с жандармами. Как ты думаешь — обратился он ко мне — Иван уже, наверное, лейтенант?