Григорий Померанц - Великие религии мира

— Совершенная любовь стирает то, что написано на роду.

Написано на поверхности, на плоти. Но в глубине — Дух: Он все

стирает и творит все новое! Каждый волен войти в глубину и творить все новое.

Иуда, Иуда, ты так внимательно смотрел, когда я творил чудеса, ты так внимательно слушал меня, ты так много понимал, Иуда... Иногда я передвигал тучи и останавливал ветер для тебя, Иуда, чтобы увидеть твое потрясенное лицо...

— Так, Равви... — раздумчиво сказал Иуда. — Прости, что я опечалил Тебя. Но я так устал, творя это чудо.

* * * * * * *

Иуда стал самым деятельным из учеников. Он находил больных и нищих и старался помочь им. Он заботился и о пище для Учителя и Двенадцати. Он носил ящик с деньгами и покупал все, стараясь истратить как можно меньше, чтобы остальное отдать нищим. Дошло до того, что он почти всегда был в отлучке, не имел ни минуты покоя, вечно делал что-то, помогал кому-то.

Однажды Матфей сказал ему:

— Пойдем вечером на Генисаретское озеро. Учитель хочет там говорить с нами.

— Я не могу, — сказал Иуда. — Вечером я обещал одному больному прийти к нему.

— Но... ты не будешь слушать Учителя?

— Разве я не слушаю Его, делая то, что я делаю? И потом неизвестно еще, будет ли Он говорить. Может опять, как в прошлый раз, соберет нас всех, а сам застынет перед озером и простоит так несколько часов, ничего не говоря. Он так часто теперь ничего не делает и не говорит даже. И я не знаю, хорошо ли это.

— Иуда! Ты думаешь, что Учитель может делать что-то нехорошо?

— Я знаю только, что я устал, сбился с ног, помогая людям. А Учитель может стоять и смотреть на озеро.

— Иуда, по-твоему, Учитель может делать что-то нехорошо?

— Что ты заладил одно и то же! У нас есть свой ум. Мы можем сомневаться. Сами можем думать, что хорошо, что плохо, а не только повторять за Учителем. Учитель сам не хочет, чтобы мы были рабами.

— О чем вы спорите, друзья? — спросил подошедший Иисус.

Матфей молчал. Лицо его было красно. Он тяжко дышал.

— Матфей недоволен мной, — Он говорит, что я слишком много забочусь о нищих и больных. Он недоволен тем, что я забочусь о них больше всех...

— Друг, как ты думаешь, что нужнее всего нищим и больным?

— Забота... Пища...

— И ничего нет нужнее этого?

Иуда молчал.

— Не нужен ли им прежде всего Свет? — продолжал Иисус. — Между тем свет ничего не делает. Он только есть: сам собой, без напряжения приходит Свет. Не так ли? Не старайся и не заботься сверх меры, а только будь светом, Иуда.

— Так ты думаешь, что во мне нет света, Равви?

— Я не сказал этого. Но я спрашиваю тебя, как ты думаешь сам о себе, стая ли ты светом?

— Я не знаю, — прошептал Иуда еле слышно. И вдруг схватил Иисуса за руку в странном беспокойстве:

— Равви, ответь мне! Скажи мне Ты: Свет ли я или нет?

Иисус тихо высвободил свою руку и положил ее Иуде на плечо.

— Никто не ответит тебе на этот вопрос, кроме тебя самого. Затихни и прислушайся.

Целую минуту стояли они так друг против друга в полном молчании. Потом Иуда отвернулся и пошел прочь.

«Светли я? Светли я?» — вот вопрос, который теперь мучил Иуду неотступно. С ним он просыпался, с ним засыпал. И страшные сны снились ему. К нему приходили люди. Люди тянули, звали его в разные стороны. Он почему-то жаловался им всем, говорил, что устал. А потом спохватывался и просил не говорить об этом Учителю. Тысячи рук тянулись к нему, и он говорил: «Сейчас, сейчас, я немного отдохну и всех сосчитаю, и всем все дам». Вдруг он чувствовал в себе сверхъестественную силу, чувствовал, что он может сдвинуть гору. И в ушах у него звенело: «Ты — Свет — Сын Божий». Но вслед за этим кто-то вздыхал рядом и этим одним вздохом разрушал всю радость. Иуда видел свои напряженные руки и вспоминал, что напрягаться почему-то нельзя. И какой-то тусклый усталый голос говорил: «Ты — не Свет. Ты никогда не будешь равным Ему. Никогда...». Кто-то начинал хохотать, кто-то — плакать. Наступала невообразимая путаница.

Иуда просыпался среди ночи и, садясь на постель, глядел во тьму. Как ему разобраться во всех этих голосах? Какой из них его внутренний голос? Где он?

Однажды к нему подошел человек в богатой одежде и сказал, что первосвященник Каиаффа зовет его к себе. Иуда удивился:

— Почему меня?

— Он хочет поговорить с кем-нибудь из учеников Иисуса Назорея, и ему кажется, что ты самый достойный, — ответил тот.

Иуда пошел.

И вот они сидели вдвоем. В большой высокой комнате с узкими окнами при двух длинных свечах. Пунцовый бархат стола. Густой полумрак, длинные черные тени, золотой отблеск одежд первосвященника и свечей.