Untitled.FR2

Тогда же заделался он и великим книгочеем, и каких , только удивительных книг не прочел в дедушкином доме Никита: тут и Четьи-Минеи, и «Космография» Козьмы Индикоплова, и совсем диковинная книга «Описания войн, или же Как к гибели и разорению всякие царства приходят». Но больше книг полюбил Никита тонкую науку красок и скоро стал деду прямым в том помощником, и многие заказчики, знавшие толк в ремесле, просили деда приходить с «товарищем своим», Никитою. И по тому, как радовался дед таким приглашениям, понятно было, что видит он в Никите не помощника, а преемника.

— Роман — тот другое дело, в том стрелецкая кровь бунтует, воин растет, а Никита — наш, корневской породы! — говорил дед гостям, не таясь от внуков.

«И точно, Ромка воин великий! — даже в мыслях улыбался Никита, вспомнив о брате,— Бегает по всему Новгороду ?расспрашивает всех встречных солдат о битвах, что гремят -по соседству с новгородскими землями, в Ливонии и Ингерманландии». В последний год, с тех пор как царь Петр захватил устье Невы и заложил там Питербурх, через Новгород, по Московскому тракту, почитай, каждый день идут обозы и маршируют воинские команды. Так что рассказчиков о Северной войне хоть отбавляй...

Петровские офицеры — все молодые, веселые... Только и говорят, что о штурме Шлиссельбурга, Яма и Копорья, а для коренных новгородцев это же ближние города, и Шлиссельбург для них — бывший Орешек. И то, что их отобрали у шведа, хорошо и здорово, а с другой стороны и боязно. Старики — те помнят, как Иван Грозный, почитай, всю Ливонию взял, и что же? Выгнали шведы из Ливонии московские рати, отобрали Орешек, а в 1611 году и в сам Новгород пожаловали. Впервые склонился Новгород перед иноземцем, впервые, и оттого еще горше. Такого разора город не видел и в опричные времена Ивана Грозного! Вот отчего частенько вздыхали мирные новгородские обыватели и с опаской поглядывали на Запад, откуда ветер с Балтики всегда приносил ненастье.

Но молодежи страхи стариков были неведомы. Такие, как Ромка, спят и видят: записаться скорее в драгуны, лихо скакать с саблей у пояса, поглядеть далекие земли и страны...

Никита и сам норой, когда бился в шутку с братом и Кирилычем на стрелецких, отцовских еще саблях, чувствовал, как играет в нем необузданная, рвущаяся из тишайшего благолепного Новгорода молодецкая сила и удаль. Ну а о Ромке и говорить нечего — давно бы сбежал с дедушкиного подворья, ежели бы не ведал про царев запрет: не брать на воинскую службу детей казненных стрельцов.

...С реки повеяло ночной сыростью, прохладой, и то сказать — осень на носу. Зажглись первые звезды. Одна из них встала прямо над позолоченной главой Софии. В лунном свете белые стены и купола Софии словно приплыли из сказки,.и казалась София сама целым городом, над которым зажглась далекая звезда, Ярославна. Ведь брат Ярославны, Владимир Ярославович, и воздвиг этот славный храм.

И тут мысль об Оленке словно обожгла Никиту. И хотя встречались они наедине, почитай, с весны, все не верилось, как и в первый раз, что вот она сейчас будет здесь, рядом.

Но что это? Вместо Олены по крутой тропке, мимо церкви Шен-мироносиц, сбегает, нелепо размахивая руками, Кирилыч.

— Там!..— еще издали кричит он Никите,— там дед Изот с лесов упал! — Кирилыч еще не кончил свой рассказ о том, как пошел он вечером снять последние леса, что стояли у самого купола, и увидел лежащее у алтаря тело дедушки, а Никита уже мчался к Спасу. В церкви было холодно и пустынно. И тем страшнее выглядела маленькая безжизненная фигурка дедушки.

— Леса-то подпилены были! Глянь, вот где и подпилены. Не иначе, Игнаткина работа! Это он тебе, холуй поповский, за Оленку мстит. Я уже забегал к ним, да Игнатка все следы смыл: укатил в Валдай! — кричал над ухом Кирилыч, но Никита не слышал его, вглядываясь в черноту купола.

На другой день, после того как схоронили дедушку на Рождественском кладбище,— Корневых испокон веку на оном хоронили,— братья и Кирилыч сидели под вечер на Нередицком холме, чувствуя себя и впрямь сиротами и бездомными. Не к тетке же Глафире идти в услуженье. Тетка, даром что родная сестра матери,— злая, крикливая, жадная. Первым делом въехала на дедушкино подворье и забрала денежный вклад, что держал дед по старинному обычаю в церкви Федора на Ручье. А вечор, на поминках деда, открыто наказала: «Не будете у моего Евдокима в кузне работать — пошли вон и из летней избы, приемыши. Я ее на своз продам».

Избу эту держал дед в Сельце у Нередицы на случай рыбалки, и вся изба та в одну клеть, без печки. А теперь лишались братья и этого последнего жилья и укрытия.