Юлия Кокошко - Вертикальная песня, исполненная падающими на дерево

Но когда-то он, Пересмешник, электрик из ЖЭКа, был у Елены Григорьевны и в осенние сумерки украсил ее потолок люстрой. И все хвалился с потолка своей женой, огненной бабочкой, снежной лилией, чернокудрой серной, и она была гренадерша, и смеясь, поднимала правой трех деток, а левой, смеясь, целый дом. А Елена Григорьевна доподлинно слышала, что жены у Пересмешника — ни такой, ни этакой, и матушка в прошлом году переехала на кладбище, а от него и не туда еще переедешь!

— Хорошая жена — редкость! И хороший муж тоже! — веско говорила Елена Григорьевна.

— А много ли в свете тех и других? — пытливо спрашивал Пересмешник. — Вот я, по-вашему, хороший?

— Да какой ты хороший, если пьешь? Пить-то ведь надо только по праздникам! — говорила Елена Григорьевна.

— Да ведь жить хорошо, если каждый день — праздник! — не соглашался Пересмешник.

И он действительно прославился своими глупостями. Например, он говорил сердечному другу:

— Ну что, брат Гулин, зайдем в универмаг?

И брат Гулин никак не мог понять, что Пересмешнику нужно. А тому понадобилась сахарница, а свою он выронил впопыхах в троллейбусе. И он повел брата Гулина покупать сахарницу. Сначала в книжный магазин, а потом в ацтеку, а потом в парфюмерию, но сахарницы исчезли из продажи. А к вечеру, изнуренные поиском, они забрели в хозяйственный. И увидели ночной горшок. Он был чудесен, морской волны, с лебедем на борту, и рука Пересмешника сама потянулась к этому искусству. И Пересмешник взял горшок и спросил у продавщицы, любуясь:

— Как он, для сахарницы сгодится?

А стыдливый брат Гулин ринулся из магазина вон, крича на бегу, что не знает Пересмешника, а он, Гулин, далеко порядочный и морально аккуратный, член родительского комитета, он поставляет жене зарплату до копейки, а про других женщин не слыхал, в особенности он не слыхал про Умную Райку из пятой квартиры. И тогда его оштрафовали за нарушение уличного движения.

— Вам, милая, вряд ли стоит возвращаться, — говорила Марья Романовна Орлан мрачной молодой личности. — Все равно у вас муж гулящий, еще врасплох застанете! — и говорила о женском достоинстве и счастье морального победы.

— И пусть гулящий, что за беда? Он так талантлив. Он, может быть, гений! Что вы о нем знаете, что посмели судить его? — улыбаясь дрожащим клювом, говорила Ворона. — Он слишком любит жизнь, а жизнь многомерна. Жизнь — такая великая штука, и тратить ее на меня — безрассудство! На свете столько прекрасных женщин, он должен завоевать их всех, он любит много женщин сразу! И одна из них я, и в этом нет ничего дурного… Да! — говорила Ворона. — В нем бывают МОИ минуты, и вам никогда не понять, что для меня — эти минуты! Над-строчные, над строкой, над-жизненные, семь небес над уровнем жизни! И только глупец жаждет превратить счастье в повседневность и уничтожить.

А Марья Романовна посмеивалась и великодушно сметала смешочки в стол, и украдкой крутила концом крыла у виска.

— Так она говорит, — не раскрывая глаз, бормотал Козодой, — «Ирочка, я больше не буду про балконную дверь, только не ставь мне укол, пусть она открыта…»

А Венценосный Журавль передавал Кукушке счастливое драматическое повествование, как однажды, на солнечной послевоенной улице, он увидел первую жену впервые и навсегда. И его длинные черно-белозолотые крылья рассекали небо, а на голове горела золотая корона, потому что у великой любви всегда есть золотая корона и длинные черно-бело-золотые крылья.

— Вот растрава, до чего он скучен! Вот исчадие рая! — вздыхала кукушка. — Мужчина, который любит свою жену, потерян для большей части общества навсегда.

И она протяжно косилась на Рыжего Петуха, а Рыжий Петух гусарил, от его перьев рассыпались шипучие искры, и он щедро любил всех — о да, почти каждой птице досталась ослепительная шутиха его любви! И кто докажет, что обрушивать монолит на одну неповинную голову лучше, чем раздарить любовь между всеми поровну? «Хочу шампанского!» — кричала розовая чайка, и Петух стрелял пенным шампанским. «Шампанское?! — восторженно ахали птицы, — откуда?!» «Увы, — смиренно отвечал Рыжий Петух, — вы подвинули меня еще на шаг ближе к тюрьме», — и он разрывал дамские сердца сумасшедшими фантазиями, и… и… И за ним неслись чайка, и горихвостка, и косматая цапля, и Райская Мухоловка Серафима Андреевна и еще добрых полстаи, влюбленная свита.

— Ах, как жаль, что он умер! — со слезами говорила Кукушка. — Не могу же я влюбиться в душку-покойника, как эти идиотки!