Юлия Кокошко: Вертикальная песня, исполненная падающими на дерево

А Марья Романовна закричала:

— Я ее знаю, у нее муж гулящий. Кстати, я его видела на Страстном с белокурой блондинкой, а блондиночка, — полный адидас! Пусть летит, куда ей деваться? Заодно поможет мне тащить шкатулку из открыток, там адреса моих знакомых. Знакомого протезиста и знакомой, снимающей кардиограмму.

И они полетели.

И они улетали из города, а город улетал из них. Он оставался на земле, а в городе оставались события, что с ними случались, ведь в небе не случаются земные события.

И они уносили из города воспоминания, что распутывались в сверкающие серебряные нити, наверное, сродни Ариадниной, и можно найти по ним дорогу назад, а то и нельзя, поди поручись-ка нынче за качество…

И каждый знал, куда они летят. Одни знали: на выходные, а другие — что в Ниццу, а третьи знали — не навсегда…

— Ну, не знаю, как лично они, а лично у меня одно крыло здесь, другое там, — говорила птица Гарпия. — У меня дома мясо размораживается.

А Рыжий Петух летел и покуривал сигарету «Кэмел», и отхаркивался вместо припева. А рядом летели Кукушка и Ворона, и летели кудрявый пеликан, и желтоголовый королек, а Орлан Белоплечий с натугой тащил на грузчицких лямках стол, и летел Зеленый Кардинал с приклеенными зрачками, и позвякивал связкой ключей и думал: «Шифоньер я заперла… холодильник заперла… кастрюлю со щами… кастрюлю??». И чтобы опробрвать дар птичьей речи, Кардинал вытанцовывал языком: «Кр-р-рохобор-ры!» И усложненные фигуры: «Сотр-р-ру в пор-ро-шок!» И летело много-много других птиц.

И они летели в синей пустыне, но сначала им казалось, что кругом кипит жизнь. И может, это были миражи, а может, и в самом деле кипела. Например, одной старухе Ольге Ивановне, обратившейся в Бородатую Неясыть, все мнился ремонт. Она некогда преподавала в педагогическом, но ее отцепили за ослепительно-непедагогический роман с персонажем, любить которого нельзя. Так всегда бывает: этого недымящего-вовремя-вносящего — пожалуйста, а того — «Ах» — нельзя, потому что его уже однажды полюбили, и неважно, исполинской любовью или колибри, а одну человеко-единицу полагается любить ОДНОЙ человеко-единице, чтоб не нарушать писчебумажный баланс. И неважно, если та любовь уже истекла, важно — любовь в законе! Кто это там не чтит?.. А потом ее пожалело Суворовское училище, и у нее появилась маршевая походка с огоньком и офицерский разворот плеч, и офицерский блеск в глазах. И она прохаживалась по квартире, заложив руки в бриджи, а на стенах висели портреты ее дочерей с голыми плечами, на которых спал, свернувшись клубком, натуральный мех, а глаза дочерей обольстительно и коварно сверкали. И ей казалось — в дверь входят суворовцы в летних белых куртках и несут белила, олифу, краски, а сквозь их уши летает летний ветер, и они, слепив в пирамиду стол с табуреткой, зашпаклевывают в потолке воронку от пробки шампанского, которое приносил непедагогичный персонаж. И косятся на портреты, и у них захватывает дух, а с ее лица стекают черные ресницы и румяные щеки, лицо дало течь, и она сообщает суворовцам, что не переносит запаха краски. И вспоминает на одном высотном доме надпись в три этажа: «Краски и лаки высшего качества из ГДР», а персонаж читал надпись так: КРАСКИ И ЛАСКИ ВЫСШЕГО КАЧЕСТВА, ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ…, и она смеется и заявляет суворовцам:

— Эту мою дочь зовут Нелечка, а эту Любовь… — и поет на мотив из оперы «Кармен»: — Любовь — дитя, дитя свободы, законов всех она сильней…

А венценосный Журавль в золотом венце набекрень летит и строчит на лету в блокнот. А его спрашивают: что это ты, красавец, ягодка, нащелкиваешь пером из правого крыла?

— А я пишу информацию в «Вечерку» о нашем полете. Глядишь — пятерочка внуку на мороженое, пусть просадит с пионерками… Это мой внук от первой жены. Я, знаете, любил первую жену, и у нас был чудный совместный дом, Со-Дом! А когда она ушла к ответственному секретарю, я женился на второй, потому что она чуть-чуть… за это «чуть-чуть» я и спустил душу. Мой приятель был поражен их сходством. «Правда, я последователен?» — усмехнулся я, «Ты однообразен!» — сказал приятель. Кретин! Да второй моей первой жены нет ни в одном макрокосме! В общем, я должен осветить наш полет. Не потому, что внуку без пятерки труба, но если где-то случается маленькая прогулка в небесах — так пусть о ней знают все!

— Просто он хочет прославиться, — кричала Марья Романовна Орлан. — Он думает, первая жена увидит его фамилию в газете, увидит, что он знаменит, и клюнет!