Наталья Фатеева - Поэт и проза - книга о Пастернаке

Знаменательно, что «девочек» Набокова и Пастернака или увозят, или они сами убегают от героев к их антагонистам с именем на «К»: так, с Комаровским уезжает от Живаго Лара, к Куильти бежит от Гумберта Лолита.

Ср.: Внезапно мне подумалось, что ее болезнь не что иное, как странное развитие основной темы… (Л, 276).

В английском варианте фигурирует рука: «…and the tenderness would deepen to shame and despair, and I would lull and rock my lone light Lolita in my marble arms» (L, 285).

Ср. в «Дневнике Живаго»: «Без конца перечитываем „Войну и мир“, „Евгения Онегина“ и все поэмы…» [3, 278].

Ср. высказывание В. Набокова: «Кстати, именно в Кончееве, да еще в другом случайном персонаже, беллетристе Владимирове, различаю некоторые черты себя самого, каким я был в 1925-м году» (предисловие к английскому изданию [Nabokov 1981, 7]).

О внутреннем состоянии Пастернака в тот период можно судить по его письму М. Горькому (31 мая 1930 г.): «Может быть, поездка [за границу] поправит меня, если только это еще не полный душевный конец» [5, 304]. В «ДЖ», как и в «ОГ», как мы писали, параллелизируются две «смерти поэта» — Пушкина и Маяковского. Смерть второго (1 апреля по старому стилю: этой датой заканчивается «Отчаяние» и начинается «Дар» Набокова), которая символически представлена в «ДЖ» как «выстрел в себя» Антипова-Стрельникова, помогла самому Пастернаку избежать смерти: самоубийство в его жизни оказалось «нереализованным», оно превратилось во «Второе рождение» [Раевская-Хьюз 1989]. Формула «второго рождения» появляется в «ОГ», где «покойный» Маяковский лежит с тем выражением, с которым «начинают жизнь, а не с которым ее кончают» [4, 237].

В окончательной версии «Повестей» Пушкин изменил как дату рождения Белкина, так и его смерти (соответственно 1798–1828) для того, чтобы расподобить дату своего тридцатилетия с «нулевым я» своей прозы.

О поэтике даты см. [Тамми 1999].

В книге X. Блума «Страх влияния» [1998] отношение «отец — сын» подробно рассматривается в связи с темой творческого влияния как такового со ссылкой на Кьеркегора и Ницше [Там же, 28, 50 и др.].

Для многих произведений Пушкина актуальны эксплицирование конца и вопрос: «Чем кончу длинный мой рассказ?» («Руслан и Людмила»). «ПБ» — первое законченное прозаическое произведение после «незаконченных» опытов 1820-х гг. «При этом законченность каждой из них предполагала завершенность второго порядка — единство повествования, цикл» [Бочаров 1974, 127]. И во многом эту законченность обеспечила фигура «покойного Белкина». Заметим при этом, что в «ПБ» Пушкин все время хочет найти для своих повестей именно «счастливые концы».

В «Истории села Горюхина», наоборот, подчеркивается, что Белкин «оканчивает» свой «труд-подвиг», подобно летописцу Пимену в «Борисе Годунове», исполняя свой долг, «завещанный от Бога».

См. развитие этой идеи в работе [Смирнов 1991], где автор приходит к выводу, что отец обоих братьев Живаго подобен Пушкину.

Ср. в «ДЖ»: «Юра занимался древностью и законом Божьим, преданиями и поэтами, науками о прошлом и о природе, как семейною хроникой родного дома, как своею родословною» [3, 89].

В связи с «окнами» у Пастернака интересен параллельный пассаж в автобиографии В. Набокова «Память, говори» (1967), в которой он, говоря о Сирине (т. е. своем бытии «русским писателем», последним романом которого был «Дар»), воспроизводит слова некоего критика, который сравнивал «строй речи» его русского «Я» с «окнами, открытыми в смежный мир <���…> метелью следствий, тенью, оставленной караваном мыслей» [Набоков 1999а, 565].

«Мне лучше. Я стал работать, сел за окончание „Живаго“» [5, 510–511].

См. об этом 2.1.2.4.

Во время беседы на вопрос «А теперь что будет? Стоит, по-вашему, продолжать?» Кончеев (или сам Федор) отвечает «Еще бы! До самого конца…» [3, 69]. В этих словах снова содержится отсылка к Пушкину. В рукописях Пушкина была найдена поговорка игумена Святогорского монастыря, которую многие пушкинисты считают предполагаемым эпиграфом ко всему циклу «ПБ»: «А вот что будет, что и нас (ничего) не будет», которая записана на листе с последними строками «Гробовщика» и планом повестей [Шварцбанд 1993, 42–43].

Ср. в «Венеции»: В остатках сна рождалась явь. Венеция венецианкой Бросалась с набережных вплавь.