Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

На противоположной стене я обнаружил венецианский пейзаж Феликса Цима [40] Феликс Цим (1821–1921) — французский художник-пейзажист. . Я чуть не прослезился от умиления, поняв, что проник в тайну Купера, особенно когда обнаружил на комоде еще и несколько кружек для питья. Только здесь, в своей спальне, Купер чувствовал себя человеком и мог быть самим собой. Вся остальная часть квартиры была для него всего лишь показухой, вложением денег, удовлетворением ненасытного тщеславия, самое большее — объектом вялого интереса. Но истинной его страстью был вот этот трубящий олень, истинной романтикой — вот этот сентиментальный венецианский этюд.

— Правда, чудесно? — сказала хорошенькая служанка.

— Великолепно! Но здесь нужно все оставить как есть. Сюда эта картина все равно не подходит.

Девушка повела меня по узенькой лестнице наверх. Из куперовского кабинета доносился резкий голос хозяина, лающего по телефону какие-то приказы. У двери на террасу я остановился. Внизу раскинулся Нью-Йорк, похожий на какой-то белый африканский город, с небоскребами, без деревьев, только сталь и бетон — не органически, столетиями выраставший город, а решительно, быстро и нетерпеливо воздвигнутый людьми, не отягощенными традициями, чьим высшим законом была не безопасность, а целесообразность. Однако именно благодаря этому город обрел новую, дерзкую, современную красоту, антиклассическую и антиромантическую. Я глядел вниз как завороженный. «Да, на Нью-Йорк следует смотреть не снизу, задрав голову, а вот так, — подумал я, — сверху». Отсюда и небоскребы смотрелись совсем иначе, они были частью единого целого и казались жирафами в каменном стаде зебр, газелей, носорогов и гигантских черепах.

Я услышал, как Купер, тяжело дыша, поднимается по лестнице. Его лицо сияло, если о нем вообще так можно было сказать. Должно быть, он успел продать по телефону несколько десятков тысяч бомб или гранат. Купер раскраснелся, как помидор. Смерть настраивала его на веселый лад, к тому же и мораль была на его стороне.

— Ну что, нашли место? — спросил он.

— Вот здесь, — сказал я. — На террасе. Танцовщица над Нью-Йорком! Но солнце вскоре разрушит пастель.

— Это было бы безумием! — вскрикнул Купер. — Тридцать тысяч долларов!

— И даже более того, — возразил я. — Это произведение искусства. Но можно повесить в салоне, который рядом, на той стороне, где не бывает солнца. Над двумя голубыми бронзовыми вазами эпохи Хань.

— Вы что, и в китайском старье разбираетесь? — оживился Купер. — Сколько, по-вашему, они стоят?

— Вы хотите их продать?

— Да нет, конечно. Я купил их только два года назад. Отдал пятьсот долларов за обе. Переплатил?

— Считайте, что задаром, — с горечью сказал я.

Купер расхохотался:

— А вон те терракотовые штучки? Сколько они стоят?

— Танцовщицы эпохи Тан? Наверное, долларов по триста за каждую, — нехотя объяснил я.

— Я отдал за них сотню!

Физиономия Купера сияла. Он был из тех типов, кому выгодные дельца доставляют чувственное наслаждение.

— Так куда мы повесим Дега? — спросил я. У меня пропала охота и дальше тешить этого оружейного спекулянта. Но Купер был ненасытен.

— А вот этот ковер сколько стоит? — жадно допытывался он.

Это был армянский ковер с драконами, семнадцатый век. Зоммер, мой крестный, был бы от него в восторге.

— Ковры очень упали в цене, — сказал я. — С тех пор как в квартирах появились напольные покрытия, никто больше их не хочет покупать.

— Как? Да я за него двенадцать тысяч долларов выложил. Он что же, больше не стоит этих денег?

— Боюсь, что нет, — мстительно подтвердил я.

— Тогда сколько? Ведь цены-то на все поднялись!

— На картины поднялись, а на ковры упали. Это все из-за войны. Появился другой покупатель. Многие старые коллекционеры вынуждены все распродавать, а новое поколение предпочитает совсем другую культуру. Для них лучше Ренуары на стенах, нежели потертые, старинные ковры на полу, которые к тому же будет топтать любой посетитель. Сейчас мало осталось по-настоящему тонких коллекционеров старой школы вроде вас, господин Купер, — я проникновенно посмотрел ему прямо в глаза, — которые еще ценят такие великолепные ковры.

— Сколько он все-таки стоит?

— Ну, может, половину. Сегодня, правда, покупают разве что небольшие молитвенные коврики, а такие крупные шедевры — нет.

— Проклятье! — Купер в раздражении встал. — Хорошо, повесьте Дега там, где вы сказали. Только стену не повредите!