М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825

Петр I создал и силу, на протяжении всего XVIII века выступавшую в качестве главного вершителя судеб монархов и претендентов на престол – гвардию. Петровская гвардия была не просто привилегированным воинским отрядом – она выступала, кроме того, своеобразным органом управления, очень близко стоящим к особе государя. Всевозможные ответственные и тайные поручения сплошь и рядом выполняли именно гвардейские офицеры, а не официальные административные службы. В условиях, когда правительственный механизм реформировался, постоянно менял свой вид, работая к тому же отнюдь не самым блестящим образом, император нуждался в «верных слугах», не связанных с какими бы то ни было правительственными учреждениями и вместе с тем подчинявшихся исключительно его личной воле. Гвардия как раз и была таким инструментом личной, не опосредованной государственными учреждениями власти российских государей на протяжении большей части XVIII века. Это означало, что между гвардией и личностью монарха устанавливались особые отношения, гвардейская казарма и царский дворец оказывались тесно связанными друг с другом, и, как свидетельствует история дворцовых переворотов, многие офицеры начинали путать то и другое. Верхушка гвардии была таким же постоянным и обязательным участником всей придворной жизни, как высшие чиновники, сенаторы, члены дипломатического корпуса и прочие государственные мужи. Офицеры были в курсе всех дворцовых сплетен и интриг, не питали никаких иллюзий относительно того, какие именно пружины задают тот или иной ход государственной машине. Не стоило от них ожидать и священного трепета перед особой монарха – у них было слишком много поводов убедиться, что государи не свободны от самых заурядных человеческих недостатков. Поэтому любое ущемление интересов российских «преторианцев» (Бирон сравнивал гвардейцев даже с янычарами) было чревато для коронованной персоны весьма серьезными неприятностями. Гвардия была единственной военной силой, к которой император мог спешно обратиться за помощью в чрезвычайных обстоятельствах, – никаких противовесов ей не существовало. А следовательно, никто не мог помешать и гвардейцам сменить правительство, если на то была их воля. Страховкой могло послужить либо формирование особых частей, не связанных с российской аристократией или дворянством, а набираемых лучше всего из наемников-иностранцев, либо же простое увеличение числа гвардейских полков. Первый способ пытались использовать Петр III и Павел I (вспомним их голштинские и гатчинские отряды), а по второму пути хотел пойти еще Бирон, создавая Измайловский полк, чтобы хоть немного уравновесить два первых гвардейских полка. Судьба Бирона, Петра III и Павла I, впрочем, лучшее свидетельство того, что их попытки остались без серьезных последствий и нейтрализовать гвардейцев им так и не удалось. Правда, в 1825 году численность гвардии, размещенной в Петербурге, сыграла свою роль, ведь поднявшие мятеж гвардейские части были окружены и разбиты тоже гвардейцами – только из других полков.

Итак, стоит, наверное, согласиться, что долгий период политической нестабильности в Российской империи XVIII века – в значительной мере плата за реформы начала столетия. В этом утверждении меньше всего желания принизить значение преобразований, предпринятых Петром, или же дать им сугубо отрицательную оценку. Просто традиционная структура власти в России, способ ее взаимодействия с подданными подверглись резкой и стремительной перемене. Дело не только в том, что возникли новые государственные учреждения или несколько сместилась социальная опора правительства. Не менее важно и другое – были всерьез задеты массовые представления о власти, разорваны многие психологические нити, связывавшие народ и трон. Изменения в политической культуре общества не поспевали за реформами; облик, стиль поведения и властвования верхушки новой, императорской России настолько не соответствовали прочно укоренившимся стереотипам массового сознания в отношении царя и его окружения, что породили глубокое отчуждение (не социальное – оно и так издавна было, а именно психологическое) подданных от петербургской власти. Преодолевать его пришлось довольно долго – пока новшества не стали привычными и не породили новые стереотипы. Еще Николаю I надо было искать способы возродить «исконные» (в его представлении) патриархальные отношения между государем и народом, в чем он, похоже, и преуспел. Но пока был найден николаевский, консервативный вариант «народности» российской монархии, прошло столетие, за которое империя несколько раз ярко демонстрировала слабость своих корней, когда свержение главы государства не вызывало в народе никаких протестов.