Епископ Варнава Беляев - Основы искусства святости. т4

рали стол и ложе цветами и в подвенечных костюме и платье окончили жизнь самоубийством. Получилась бутафорная инсценировка, возбуждающая омерзение, жалость, ужас, но никак не являющаяся делом «honestum», достойным похвалы — хотя бы в понимании язычника Тацита.

Перейдем теперь к лютой смерти грешников.

Я не буду много приводить примеров из церковной истории; скажу только, что обычно смерть застигает грешников тогда, когда о ней они совершенно не думают, очень часто в момент самого совершения ими греха, и нередко сопровождается тяжелыми и страшными мучениями.

Так, в Четьях-Минеях, под 6 октября, рассказывается, что некий нечестивый язычник, военачальник Асклипиот, однажды во время пира и мерзостных наслаждений упал на пол и, корчась в жестоких мучениях, вопил: «Горе мне! Где боги языческие, которым я поклонялся? Где Зевс? Где Меркурий?.. Горе мне, ибо не существуют они и не помогут мне... А я ныне отхожу на страшный суд единого истинного Бога, служителей Которого я гнал». Затем он начал рвать зубами свое тело, жевать язык и в таких жестоких муках испустил дух.

О многих исторических лицах можно сказать, что если они и не умирали таким же жалким образом, то все же смерть их заставала врасплох (как далеко это от почти всегдашнего предузнания праведниками своей кончины!) и при обстоятельствах, с точки зрения строгого христианина, позорных и необычных.

1. Так, известный художник Ге, друг Л. Толстого, пропагандировавший в

своих картинах современное антихристианское направление, выступающее в

22

пользу естественных наук против всего сверхъестественного , умер... но лучше, вместо меня, об этом расскажет сама отечественная печать.

«Реалист — отрицавший в искусстве всякую приподнятость и мелодраматичность, — он умер при таком мелодраматическом нагромождении странных случайностей, какое может подтасовать только действительная жизнь, но на изображение которого не решится ни один художник», — наивно сознается биограф.

«В двенадцатом часу ночи (на 2 июня 1894 года), в дождь и грозу, он подъехал на подводе к своему хутору, отстоявшему всего на пять верст от станции железной доро-

-268-

ги. Он вез из Нежина приобретенные им там корабельные часы, с глухим башенным боем. Часы были заведены и шли, в силу своей конструкции, несмотря на тряскую дорогу. Подъехав, он стал стучать в окно, разбудил сына, велел расплатиться с возницей и пошел к себе в комнату. Там он поставил часы на стол и стал любоваться своим приобретением. Но вдруг он почувствовал себя дурно, так что без помощи сына не смог добраться до постели. Он стал задыхаться, застонал, начал жаловаться, что ему мало воздуха. Сын распахнул окно, и из сада ворвались дождь и мгла сырой ночи. Страдания умирающего вырвали из его груди ужасный крик. На этот крик кинулась к окну огромная дворовая собака и, поняв, что ее хозяин в агонии, подняла удручающий вой на весь дом. Сын художника, не желая бежать кругом дома и звать на помощь, сорвал с запоров заколоченную дверь, которая вела прямо на лестницу; приставленные к дверям цинковые или железные листы с грохотом обрушились по ступеням и перебудили весь дом. Все сбежались. Крики Ге стихли, а собака все выла, гром прокатывался по небу, и ветер с дождем врывался в комнату. И вдруг в это время на столе забили полночь корабельные часы длинным погребальным звоном, который гудел, казалось, бесконечно и под

23

звуки которого и угасла жизнь художника...»

2. Ужасный конец поэта Фета должен заставить трепетать самих безбожников, должен заставить их поверить в потусторонний мир и его обитателей. Выписываю данные из статьи писателя Бориса Садовского, специалиста по жизни и творчеству этого поэта.

Осенью 1892 г. Фет переехал из деревни в Москву и здесь заболел. «Слабость, между тем, усилилась до такой степени, что врач заметил однажды Марье Петровне (жене. — Еп. Варнава) о необходимости причастить больного. Марья Петровна ответила, что Афанасий Афанасьевич не признает никаких обрядов и что грех этот (остаться без причастия) она берет на себя*.(*Фет был убежденным атеистом. Когда он беседовал о религии с верующим Полонским, то порой доводил последнего, по свидетельству его семьи, до слез. — Прим. Б. Садовского.)

Утром 21 ноября больной, как всегда бывший на ногах, неожиданно пожелал шампанского. На возражение жены,

-269-

что доктор этого не позволит, Фет настоял, чтобы Марья Петровна немедленно съездила к доктору за разрешением. Пока торопились с лошадьми, он не раз спрашивал: скоро ли? и сказал уезжавшей Марье Петровне: "Ну, отправляйся же, мамочка, да возвращайся скорее". Когда Марья Петровна уехала, Фет сказал секретарше: "Пойдемте, я вам продиктую". — "Письмо?" — спросила она. — "Нет", и тогда с его слов г-жа Ф. написала сверху листа: ”Не понимаю сознательного преумножения неизбежных страданий*. Добровольно иду к неизбежному”. Под этими строками он подписался собственноручно: "21 ноября. Фет (Шеншин)"**. (Вот он, гордый вопрос о смысле страданий. А что Господь терпел, и святые за Ним? — Еп. Варнава. Мы видели эту записку на листе обыкновенной беловатой бумаги невысокого качества. Почерк самого Фета ясен и определенно-тверд; ничто не указывает, что писал это умиравший. — Прим. Садовского.