Епископ Варнава Беляев - Основы искусства святости. т4

А затем это просветление показывает, что безумие есть болезнь, устранить или продолжить которую силен один Бог, а не зависит исключительно от какого-нибудь «пигментно-жирового перерождения ганглиозных клеток» или «гиперемии мозговых оболочек». Придет время, и — все встанет на свое место и начнет исполнять свое назначение, хотя по естественным законам этого бы и не должно уже быть.

Представленная выше картина смерти дает понятие о таковой в отношении человека, до некоторой степени «среднего», — ни отчаянного грешника, ни великого праведника. Что же касается последних, то состояние предсмертное и в момент смерти у них сильно разнится от указанного; и насколько славно отшествие из этого мира душ праведных, настолько страшно для грешника. Здесь сбывается слово пророка Давида: Смерть грешника люта... (Пс. 33, 22.)

Приведу в качестве примера блаженной кончины смерть преп. аввы Сисоя Великого.

Когда он стал умирать и сидели вокруг него отцы и братия, просияло лицо его, как солнце, и говорит он им: «Вот авва Антоний пришел». И опять просияло лицо его еще более, и сказал: «Вот лик апостолов пришел». И удвоился свет лица его, и вот он как бы говорит с кем. Сказали же ему старцы: «С кем разговариваешь, отче?» И сказал: «Вот ангелы пришли взять меня, и прошу, чтобы позволили мне покаяться немного». Говорят ему старцы: «Не имеешь ты нужды каяться, отче». Сказал же им: «Поистине, не знаю о себе, полагал ли я начало». И узнали все, что он уже совершен. И опять вдруг сделалось лицо его, как солнце, и ужаснулись все. И он говорит им: «Вот Господь пришел и говорит: несите ко Мне сосуд избранный пустыни». И тотчас предал дух. И сделался как молния, и наполнилось все место

17

благоуханием .

Таких и подобных ему случаев в житиях святых рассказывается немало, и они стоят совершенно независимо от места, эпохи, национальности этих святых, потому что, по апостолу, Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же 18(Евр.

13, 8).

То, что я говорил выше о представлении смерти как о «нелепом явлении», при котором на тело человеческое смотрят как на простую падаль 19(а св. Церковь, наоборот, тело всякого умершего, даже грешника, именует «мощами»!) 20,

-266-

относится только к «культурным» людям, дошедшим до крайней степени извращения своей богоподобной природы и опустившимся до скотоподобного состояния. Но человечество на всех ступенях и во всех возрастах своей жизни носило в себе уверенность, что добрая смерть есть законный удел людей, что умереть даже по внешности «честно», «славно», «красиво» — а если бы можно, то так, как умирали святые, — необходимо человеку как таковому. Отсюда придание человеку по смерти благообразного выражения (закрытие глаз, рта), впрыскивание средств, препятствующих гниению, замораживание, бальзамирование — для того, чтобы уничтожить предательские и зловещие признаки «недостоинства» человеческого: тления, гниения, разложения. Отсюда желание сделать саму обстановку смерти «красивой». Если люди мира сего лишены благодатного дара чувствовать себя в последние минуты сильными, распространять вокруг себя отблески небесного света и благоухание райских садов, то их, пусть прибитый, но все же богоподобный дух не может примириться со своим унижением, и хочет, по крайней мере для стороннего взгляда, показать себя красивым, блестящим, и создает поддельную обстановку величественной смерти. Но и этого он иногда не в силах достигнуть, а если что и делает, то получается

жалко, уродливо, по-шутовски.

21

Так, Тацит передает, что мать знаменитой своим чудовищным распутством Мессалины, находившаяся при ней в последние минуты жизни, советовала ей, чтобы она хоть «красивой смертью» несколько загладила свои преступления (т. е. советовала ей «красиво» покончить жизнь самоубийством), потому что, кроме этой «красивой смерти ей ничего больше не остается — neque aliud, quam morti decus». Но, прибавляет Тацит, «дух, растленный похотями, не мог предпринять ничего достойного похвалы» («Sed a nimo per libidines corrupto nihil honestum inerat»).

Еще вспоминается мне случай, о котором я где-то когда-то читал в периодической печати. Речь идет о молодом человеке и девушке, решивших умереть вместе «красивой» смертью. Конечно, легко догадаться, что дело имело романическую подкладку: невозможность удовлетворить, «по не зависящим от них обстоятельствам», свою страсть и сочетаться для прикрытия ее браком. Я изложу конец их истории в двух словах: они заказали «свадебный» ужин, уб--267-